Ничего себе прогноз, подумал я. И ещё подумал, что это она напускает туману. Луиза (её звали Луиза) оказалась права. Однако в тот миг двадцатичетырёхлетний страдалец (это я, если что) обиделся. Был ли я в неё влюблён? До сих пор не знаю. Но накрыло меня тогда знатно. В то лето мне было двадцать четыре года, а ей – двадцать девять.
Она была разведена, и её маленькой дочке исполнилось шесть лет.
Генеральская дочь не пошла за меня замуж. Двухнедельный крымский роман с шампанским и ночными купаниями завершился виноватой фразой:
– Пойми и прости… Я старше тебя на пять лет. И по натуре ревнивица. Насколько нам хватит счастья с такой разницей в возрасте, с моей ранимостью и с твоим темпераментом?
А ещё она сказала:
– Я чуть-чуть провидица, и видится мне, что этой осенью твоя суженая пойдёт в первый класс.
Ничего себе прогноз, подумал я. И ещё подумал, что это она напускает туману.
Луиза (её звали Луиза) оказалась права. Однако в тот миг двадцатичетырёхлетний страдалец (это я, если что) обиделся. Был ли я в неё влюблён? До сих пор не знаю. Но накрыло меня тогда знатно.
В то лето мне было двадцать четыре года, а ей – двадцать девять. Она была разведена, и её маленькой дочке исполнилось шесть лет.
Познакомил нас приятель, пилот военно-морской авиации по имени Гарик. Как и все военморлёты в нашем гарнизоне, он был отважным парнем, профессионалом своего дела. Однако бухал, как и многие сослуживцы.
Гарик частенько приходил к нам в общагу и выпивал в соседней комнате с приятелями-военморлётами Шуриком и Юриком. Обычно они пили «шлёмку» – бывшую в употреблении спиртовую смесь против обледенения авиационных двигателей. А потом весело и громко орали песни:
И стояли барышни у обочин,
Им пилоты нравились очень-очень!
Когда у парней кончался алкоголь, они стучались ко мне и хором цитировали Твардовского:
Доктор, доктор, а нельзя ли
Изнутри погреться мне?
Поздно вечером к ним в комнату заявлялась Галка, жена Гарика, и с руганью забирала мужа домой. Я искренне недоумевал – Галка красивая, стройная девушка! Почему Гарик предпочитает вечерами зависать в обществе закоренелых холостяков?
«Шлёмку» я принципиально не употреблял, от неё поутру раскалывалась на части башка. Начмед гарнизона майор Григорьич шутил, что после авиадвигателей в «шлёмке» накапливаются ионы алюминия и у тех, кто её пьёт, алюминий откладывается в сосудах головного мозга. Итог – десять лет лётной работы, и у тебя уже вместо башки на плечах кастрюля!
В тот вечер пилоты по традиции горланили за стеной песни и хохотали, а потом раздался стук в дверь. На пороге стоял смущённый Гарик, а с ним высокая стройная зеленоглазая блондинка, загорелая, как чёрный шоколад, в коротеньком расклешённом сарафане.
– Доктор! – торжественно произнёс военморлёт. – Доктор, знакомьтесь, это моя двоюродная сестрица Луиза. Приехала в отпуск покупаться. Я её у тебя оставлю, потому что она мешает нам бухать!
– Простите, Володя! – сказала Луиза, когда за Гариком закрылась дверь. – Если что не так, я сейчас же уйду. Впрочем, вот-вот придёт Галка, и мы Гарика заберём… Шампанского? Знаете, для снятия стресса не откажусь. Мальчики там за стеной спирт пьют. А это правда, что вы поэт?
За час я успел узнать, что она москвичка, по образованию фармацевт и у неё маленькая дочь Ирка. А ещё я успел прочитать ей несколько стихотворений, и Луиза стала смотреть на меня… тогда я бы выразился – «как-то по-другому». Теперь знаю – это была та самая «биохимия».
Через час в комнату постучала Галка.
– Вова! – воскликнула жена Гарика. – Вова, ну их, этих придурков, пусть бухают! А мы хотим танцевать! Айда в ДОФ!
Дом офицеров находился через дорогу, и с танцплощадки призывно звучал модный в то лето Адриано Челентано.
Войдя, мы тут же бросились танцевать – сначала импульсивно, втроём. Но Галку тут же подхватил какой-то рослый парень из отдыхающих, а Луиза обвила мою шею руками и повела в такт итальянской сказке, направляя в стороны внутренней поверхностью спортивных бёдер и бесстыже бодая лоном.
Сказать, что я был контужен, не сказать ничего.
– А теперь купаться! – воскликнули девчонки, едва закончился последний танец.
Прилипший к Галке парень увязался было следом, но был безжалостно отшит и остался недоуменно чесать затылок под платаном.
И как хорошо, что в гарнизоне всё рядом – до моря каких-то триста метров сквозь рощу акаций.
У самого прибоя спутницы отрезвили меня фразой:
– Девочки налево, мальчики направо! – сказала Галка.
– По вечерам мы купаемся голыми, – шепнула Луиза. – На первый раз так, Вовчик, потом посмотрим… Надежда умирает последней!
Я стоял, как ошпаренный идиот, смотрел, как они раздеваются, отойдя от меня вдоль моря шагов на тридцать: смеясь сбрасывают через головы ситцевые платьица, изящными движениями освобождаются от трусиков и с хохотом бегут в прибой.
Свет фонаря с далёкого пирса освещал их восхитительные силуэты. Галка, несомненно, хороша. Но Луиза! Таких фигур я ещё не видывал. Господи! Неужели у неё и вправду есть дочь?
Спустя много лет нашёл в интернете перевод челентановского хита моей юности:
Ты одета иль, может, раздета?
Где достала ты платьице это?
Хочешь маму сразить наповал?
Покажись ей – и вечер пропал.
С моря возвращались молча, и после недавнего безумного веселья, после «голого» купания, это было странно. Возможно, девушкам передалось моё уныние.
По пути заглянули к Галке домой. Гарик ночевать не вернулся, потом оказалось, что вырубился, уснул и остался ночевать в общаге.
– Ну чего ты, Вовк! – утешительно воскликнула на прощание Луиза. – Я ещё десять дней буду здесь гостить. Ну, в самом деле, ну ты как маленький!
– Не, правда, док! Женись на моей Луизе, – досаждал Гарик. – Классная девка! Подумаешь, с дитём и немного старше. Ты ж видел, какая она. Какие у неё… Галка меня даже мокрым полотенцем огрела, типа – чего на сестру пялишься? И это притом что у меня первым делом самолёты, потом с пацанами побухать, а уж потом – бабы… Женись! Представляешь, Ирка за вами шлейф белого платья в загсе понесёт. А я весь наш гвардейский авиаполк приглашу. Женись, док! И будет нам всем праздник, а тебе – счастье.
Теперь я уходил со службы пораньше и, пока было светло, строил с маленькой Иркой замки из песка, а Луиза наблюдала за нами с ласковой улыбкой.
По ночам опять ходили на море. Вдвоём. Но опять – девочки налево, мальчики направо. И это притом что Галка с понимающей улыбкой стала отпускать Луизу со мной на ночные купания.
В очередной раз я не выдержал и, дождавшись, когда Луиза стала выходить из воды, направился прямо к ней. Она подпустила меня вплотную. Никаких ахов, охов, прикрывания ладошкой потаённых зон. Стояла и смотрела с улыбкой Джоконды.
Несмело протянул руку, притронулся к её упругой высокой груди. Потом, едва касаясь, провёл подушечками пальцев по спортивному животику… Опустился на колени…
Её рука ласково взъерошила мне волосы, на мгновение придержала затянувшийся поцелуй, а потом Луиза сказала:
– Пойдём, Вовочка, поздно, однако.
Я понял так: во всех смыслах поздно. И мы пошли.
В последний вечер перед её отъездом мы снова сидели вдвоём до закрытия кафе Дома офицеров. Обратно проходили мимо общежития. Терять было нечего, я решился, но Луиза меня опередила:
– Не надо, Вовочка, спасибо тебе за всё. Нет-нет, ты хороший, ты славный. Дело во мне. Сам потом скажешь мне спасибо. Поверь!
А потом она произнесла те самые слова про мою суженую, которая этой осенью пойдёт в первый класс.
В коридоре общаги меня поджидал пилот Юрик. Оказывается, он стоял на балконе и всё видел.
– Не дала, док? – с ироническим сочувствием спросил военморлёт. – Расслабься, забудь. У тебя всё впереди – академия, диссертации, слава… Не забывай: первым делом – самолёты! Ну и совет бывалого бабника: ты лезешь женщинам в душу, а надо им лезть в трусы. А ещё лучше – с треском их порвать. Поверь, бабы от этого возбуждаются! Стихи, небось, ей читал? Типа: «Вы помните, вы всё, конечно, помните, как я стоял, приблизившись к стене. Взволнованно ходили вы по комнате…» Стихи, док, читают потом, после всего…
– Зато пишут – до, – съязвил в ответ я. – И всё прекрасное создают до.
– Во как! – рассмеялся Юрик. – А я и не знал. Спасибо! Теперь я понял, почему ничего великого не создаю. Мне, оказывается некогда. Я – или летаю, или пью, или люблю кого-нибудь!
Спустя три года я (уже в звании капитана) был в столице проездом. Не удержался, позвонил Луизе. Просто позвонил, а она вдруг пригласила меня в гости, представила родителям.
Генерал-лейтенант, её отец, в тот год вышел в отставку, но оставался величавым и строгим.
За ужином выпили по паре рюмок коньяка, тепло поговорили с мамой Луизы. Девятилетняя Ирка очень не хотела идти спать, но бабушка настойчиво увлекла её в детскую.
Помню, как после ужина мы сидели с генералом за шахматной доской, и тишина в уютной гостиной каждые четверть часа взрывалась как бы изнутри мистическим гулким боем.
К тому времени я уже знал, что эти старинные, от пола до потолка, часы в футляре из красного дерева генерал сделал лично. Что существует на свете множество ценителей, готовых выкупить часы за баснословную сумму, но не всё продаётся в подлунном мире, не всё…
Уложив меня спать здесь же, в гостиной, Луиза вдруг шепнула, что ночью ко мне не придёт, что «это» в её родительском доме невозможно, но у неё уже есть ключи от квартиры институтской подруги, и завтра вплоть до девятнадцати вечера нам никто не будет мешать… А отцу мы скажем, что идём в Третьяковку.
Неожиданно оказалось, что спать в соседстве с волшебным хронометром очень уютно. Гулкий звук идеально отлаженного механизма удивительно гармонировал с подсознанием. Казалось, что я родился и всю жизнь прожил в ауре этих часов.
Засыпая, слышал и не слышал их одновременно, а поутру удивлённо встрепенулся: как? Неужели они били всю ночь? Каждые четверть часа? Они били, а я спал?
После завтрака генерал ушёл к себе в кабинет, бабушка отвела Ирку в школу, а мы с Луизой уехали «в Третьяковку» и вернулись домой только к ужину.
Прощаясь со мной, генерал лукаво поинтересовался, понравилась ли нам Третьяковская галерея и что именно мне там понравилось?
– «Три богатыря», – торопливо ответила за меня Луиза. – А ещё – «Охотники на привале».
При этом мы с ней синхронно покраснели.
– Охотники, – вздохнул генерал. – Ох уж эти охотники!.. Сидят, заливают… По мне, так уж лучше «Иван Грозный убивает своего сына». Ну, не смею задерживать. Удачи вам, товарищ капитан!
Луиза проводила меня до такси и на прощание поцеловала в губы.
Спустя пятнадцать лет я снова оказался проездом у Луизы в гостях и снова лежал под тёплым пледом в той же самой гостиной. Маятник часов был неподвижен, а стрелки замерли на без четверти полночь. В соседней комнате спала она… Или не спала?
Я уже знал, что десять лет назад умер генерал, спустя год ушла мама, а год назад она похоронила мужа. И дочь её Ирка живёт вместе с маленьким сыном в Америке.
Ещё узнал, что её отец успел сделать полтора десятка воистину вечных часов с волшебным боем. Вечных до тех пор, пока есть кому подтягивать на цепочке изящные гирьки и вспоминать часовщика. И все эти часы выкупили на аукционах богатые люди из разных городов и разных стран.
Странное дело, думал я засыпая. За эти годы мир успел позабыть её отца как генерала, удостоенного многих наград, но в мире не забудут часовых дел мастера, пока его творения тикают в Москве, Петербурге, Мурманске, Праге, Париже, Лондоне и совсем далёком Лос-Анджелесе. И каждые четверть часа крошечные гномы бьют серебряными молоточками в медные тарелки.
И вот уже сутулый прозрачный силуэт возник в углу гостиной. Генерал расставляет на доске нереальные, зыбкие шахматы, наполняет хрустальные «тюльпаны» янтарным коньяком и делает приглашающий взмах рукой. Вот как бывает! Мне никогда уже не плавать в ночном море с его нагой дочерью, но я хочу пить коньяк и играть в шахматы с привидением её мудрого отца!
Потом я уснул, и мне приснилась Луиза – молодая, сильная, выходящая из прибоя. Я сделал шаг ей навстречу и вдруг почувствовал, что не могу вырвать ноги из зыбкого песка, в котором увяз почти по колено.
Утром мы молча пили кофе в солнечной кухне, в квартире, где прошла её жизнь и где она пережила своих близких – отца, маму, супруга, проводила за океан дочь…
– Ирка увезла с собой в Лос-Анджелес папины часы, – сказала Луиза. – Представляешь, их долго не хотели выпускать за границу. Произведение высокого искусства! Пришлось оформлять тонны бумаг.
– Твои часы остановились, – заметил я.
– Да, я сама остановила их, когда осталась в квартире одна, а запустить снова боюсь – они зазвучат, и меня накроет… Вовочка, а ты помнишь?..
Луиза щёлкнула пальчиком по клавише маленького кассетного магнитофона. Вчера вечером его на кухне не было, значит, принесла из своей комнаты.
Знакомые жизнерадостные аккорды вмиг обогрели и заполнили кухню. Запел Челентано:
А время-времечко бежит,
Назад, увы, не возвратится!
Напрасно ты торопишь жизнь,
Она и так летит как птица.
А время-времечко несёт
Кому мечты, кому тревоги.
И между тем не устаёт
За всех нас подводить итоги.
Какой простой, какой наивный текст! Неужели всё итальянское – такое?
Челентано звучал и звучал, а Луиза рассказывала, что общается с овдовевшей Галкой, которая так и живёт в гарнизоне. Гарик в тридцать восемь лет скоропостижно умер от инфаркта.
А Юрика сначала хотели наградить орденом, за то что он над Средиземным морем пошёл в лобовую на таран против израильского «Фантома». В последнюю секунду израильтянин не выдержал, отвернул. Позже стало известно – он сходил прямо в гермокомбинезон по-большому! Но потом в Москве большие люди почитали характеристики Юрика и решили, что и медали такому раздолбаю вполне достаточно. Юрика сплавили служить на Каспий. В Махачкале он бухал в квартире у каких-то дагестанцев, и они его зарезали. А ведь такие, как Юрик, в суровые времена всегда страну спасали!
Пилот Шурик долетал-таки до пенсии. Уволился майором, в липецком ресторане пел шансон, и весь город валом валил послушать Шурика. А умер от инсульта в Новый год. Дома. Сорок два ему исполнилось. Как Дассену, как Пресли, как Высоцкому.
– Почему так рано умирают пилоты? – спросила Луиза. – От передозировки романтики?
– Никакой романтики. Вибрационная болезнь, хронический стресс и алкоголь, – ответил я.
– Выходит, сгорели, как ночные бабочки в костре?
– Можно сказать и так.
Луиза протянула ладони через кухонный столик. Я принял их, и долгое время мы сидели молча.
– Почему ты так рано уволился, мог бы ещё служить, тем более полковника тебе предлагали.
– Выгорел я, Лу. Выгорел дотла в девяностые.
…В поезде Москва – Петербург во мне продолжал звучать Челентано. И я танцевал с Луизой – загорелой, горячей, и чувствовал всё то же, что на танцевальной площадке. Дома офицеров, в далёком крымском авиагарнизоне у самого синего моря.
Проснувшись, долго лежал на верхней полке с закрытыми глазами. Как там у прекрасного поэта Игоря Шкляревского?
Мне снилось, что умерли мы…
И я не хотел просыпаться…
Владимир ГУД,Генеральская дочь не пошла за меня замуж. Двухнедельный крымский роман с шампанским и ночными купаниями завершился виноватой фразой:
– Пойми и прости… Я старше тебя на пять лет. И по натуре ревнивица. Насколько нам хватит счастья с такой разницей в возрасте, с моей ранимостью и с твоим темпераментом?
А ещё она сказала:
– Я чуть-чуть провидица, и видится мне, что этой осенью твоя суженая пойдёт в первый класс.
Ничего себе прогноз, подумал я. И ещё подумал, что это она напускает туману.
Луиза (её звали Луиза) оказалась права. Однако в тот миг двадцатичетырёхлетний страдалец (это я, если что) обиделся. Был ли я в неё влюблён? До сих пор не знаю. Но накрыло меня тогда знатно.
В то лето мне было двадцать четыре года, а ей – двадцать девять. Она была разведена, и её маленькой дочке исполнилось шесть лет.
Познакомил нас приятель, пилот военно-морской авиации по имени Гарик. Как и все военморлёты в нашем гарнизоне, он был отважным парнем, профессионалом своего дела. Однако бухал, как и многие сослуживцы.
Гарик частенько приходил к нам в общагу и выпивал в соседней комнате с приятелями-военморлётами Шуриком и Юриком. Обычно они пили «шлёмку» – бывшую в употреблении спиртовую смесь против обледенения авиационных двигателей. А потом весело и громко орали песни:
И стояли барышни у обочин,
Им пилоты нравились очень-очень!
Когда у парней кончался алкоголь, они стучались ко мне и хором цитировали Твардовского:
Доктор, доктор, а нельзя ли
Изнутри погреться мне?
Поздно вечером к ним в комнату заявлялась Галка, жена Гарика, и с руганью забирала мужа домой. Я искренне недоумевал – Галка красивая, стройная девушка! Почему Гарик предпочитает вечерами зависать в обществе закоренелых холостяков?
«Шлёмку» я принципиально не употреблял, от неё поутру раскалывалась на части башка. Начмед гарнизона майор Григорьич шутил, что после авиадвигателей в «шлёмке» накапливаются ионы алюминия и у тех, кто её пьёт, алюминий откладывается в сосудах головного мозга. Итог – десять лет лётной работы, и у тебя уже вместо башки на плечах кастрюля!
В тот вечер пилоты по традиции горланили за стеной песни и хохотали, а потом раздался стук в дверь. На пороге стоял смущённый Гарик, а с ним высокая стройная зеленоглазая блондинка, загорелая, как чёрный шоколад, в коротеньком расклешённом сарафане.
– Доктор! – торжественно произнёс военморлёт. – Доктор, знакомьтесь, это моя двоюродная сестрица Луиза. Приехала в отпуск покупаться. Я её у тебя оставлю, потому что она мешает нам бухать!
– Простите, Володя! – сказала Луиза, когда за Гариком закрылась дверь. – Если что не так, я сейчас же уйду. Впрочем, вот-вот придёт Галка, и мы Гарика заберём… Шампанского? Знаете, для снятия стресса не откажусь. Мальчики там за стеной спирт пьют. А это правда, что вы поэт?
За час я успел узнать, что она москвичка, по образованию фармацевт и у неё маленькая дочь Ирка. А ещё я успел прочитать ей несколько стихотворений, и Луиза стала смотреть на меня… тогда я бы выразился – «как-то по-другому». Теперь знаю – это была та самая «биохимия».
Через час в комнату постучала Галка.
– Вова! – воскликнула жена Гарика. – Вова, ну их, этих придурков, пусть бухают! А мы хотим танцевать! Айда в ДОФ!
Дом офицеров находился через дорогу, и с танцплощадки призывно звучал модный в то лето Адриано Челентано.
Войдя, мы тут же бросились танцевать – сначала импульсивно, втроём. Но Галку тут же подхватил какой-то рослый парень из отдыхающих, а Луиза обвила мою шею руками и повела в такт итальянской сказке, направляя в стороны внутренней поверхностью спортивных бёдер и бесстыже бодая лоном.
Сказать, что я был контужен, не сказать ничего.
– А теперь купаться! – воскликнули девчонки, едва закончился последний танец.
Прилипший к Галке парень увязался было следом, но был безжалостно отшит и остался недоуменно чесать затылок под платаном.
И как хорошо, что в гарнизоне всё рядом – до моря каких-то триста метров сквозь рощу акаций.
У самого прибоя спутницы отрезвили меня фразой:
– Девочки налево, мальчики направо! – сказала Галка.
– По вечерам мы купаемся голыми, – шепнула Луиза. – На первый раз так, Вовчик, потом посмотрим… Надежда умирает последней!
Я стоял, как ошпаренный идиот, смотрел, как они раздеваются, отойдя от меня вдоль моря шагов на тридцать: смеясь сбрасывают через головы ситцевые платьица, изящными движениями освобождаются от трусиков и с хохотом бегут в прибой.
Свет фонаря с далёкого пирса освещал их восхитительные силуэты. Галка, несомненно, хороша. Но Луиза! Таких фигур я ещё не видывал. Господи! Неужели у неё и вправду есть дочь?
Спустя много лет нашёл в интернете перевод челентановского хита моей юности:
Ты одета иль, может, раздета?
Где достала ты платьице это?
Хочешь маму сразить наповал?
Покажись ей – и вечер пропал.
С моря возвращались молча, и после недавнего безумного веселья, после «голого» купания, это было странно. Возможно, девушкам передалось моё уныние.
По пути заглянули к Галке домой. Гарик ночевать не вернулся, потом оказалось, что вырубился, уснул и остался ночевать в общаге.
– Ну чего ты, Вовк! – утешительно воскликнула на прощание Луиза. – Я ещё десять дней буду здесь гостить. Ну, в самом деле, ну ты как маленький!
– Не, правда, док! Женись на моей Луизе, – досаждал Гарик. – Классная девка! Подумаешь, с дитём и немного старше. Ты ж видел, какая она. Какие у неё… Галка меня даже мокрым полотенцем огрела, типа – чего на сестру пялишься? И это притом что у меня первым делом самолёты, потом с пацанами побухать, а уж потом – бабы… Женись! Представляешь, Ирка за вами шлейф белого платья в загсе понесёт. А я весь наш гвардейский авиаполк приглашу. Женись, док! И будет нам всем праздник, а тебе – счастье.
Теперь я уходил со службы пораньше и, пока было светло, строил с маленькой Иркой замки из песка, а Луиза наблюдала за нами с ласковой улыбкой.
По ночам опять ходили на море. Вдвоём. Но опять – девочки налево, мальчики направо. И это притом что Галка с понимающей улыбкой стала отпускать Луизу со мной на ночные купания.
В очередной раз я не выдержал и, дождавшись, когда Луиза стала выходить из воды, направился прямо к ней. Она подпустила меня вплотную. Никаких ахов, охов, прикрывания ладошкой потаённых зон. Стояла и смотрела с улыбкой Джоконды.
Несмело протянул руку, притронулся к её упругой высокой груди. Потом, едва касаясь, провёл подушечками пальцев по спортивному животику… Опустился на колени…
Её рука ласково взъерошила мне волосы, на мгновение придержала затянувшийся поцелуй, а потом Луиза сказала:
– Пойдём, Вовочка, поздно, однако.
Я понял так: во всех смыслах поздно. И мы пошли.
В последний вечер перед её отъездом мы снова сидели вдвоём до закрытия кафе Дома офицеров. Обратно проходили мимо общежития. Терять было нечего, я решился, но Луиза меня опередила:
– Не надо, Вовочка, спасибо тебе за всё. Нет-нет, ты хороший, ты славный. Дело во мне. Сам потом скажешь мне спасибо. Поверь!
А потом она произнесла те самые слова про мою суженую, которая этой осенью пойдёт в первый класс.
В коридоре общаги меня поджидал пилот Юрик. Оказывается, он стоял на балконе и всё видел.
– Не дала, док? – с ироническим сочувствием спросил военморлёт. – Расслабься, забудь. У тебя всё впереди – академия, диссертации, слава… Не забывай: первым делом – самолёты! Ну и совет бывалого бабника: ты лезешь женщинам в душу, а надо им лезть в трусы. А ещё лучше – с треском их порвать. Поверь, бабы от этого возбуждаются! Стихи, небось, ей читал? Типа: «Вы помните, вы всё, конечно, помните, как я стоял, приблизившись к стене. Взволнованно ходили вы по комнате…» Стихи, док, читают потом, после всего…
– Зато пишут – до, – съязвил в ответ я. – И всё прекрасное создают до.
– Во как! – рассмеялся Юрик. – А я и не знал. Спасибо! Теперь я понял, почему ничего великого не создаю. Мне, оказывается некогда. Я – или летаю, или пью, или люблю кого-нибудь!
Спустя три года я (уже в звании капитана) был в столице проездом. Не удержался, позвонил Луизе. Просто позвонил, а она вдруг пригласила меня в гости, представила родителям.
Генерал-лейтенант, её отец, в тот год вышел в отставку, но оставался величавым и строгим.
За ужином выпили по паре рюмок коньяка, тепло поговорили с мамой Луизы. Девятилетняя Ирка очень не хотела идти спать, но бабушка настойчиво увлекла её в детскую.
Помню, как после ужина мы сидели с генералом за шахматной доской, и тишина в уютной гостиной каждые четверть часа взрывалась как бы изнутри мистическим гулким боем.
К тому времени я уже знал, что эти старинные, от пола до потолка, часы в футляре из красного дерева генерал сделал лично. Что существует на свете множество ценителей, готовых выкупить часы за баснословную сумму, но не всё продаётся в подлунном мире, не всё…
Уложив меня спать здесь же, в гостиной, Луиза вдруг шепнула, что ночью ко мне не придёт, что «это» в её родительском доме невозможно, но у неё уже есть ключи от квартиры институтской подруги, и завтра вплоть до девятнадцати вечера нам никто не будет мешать… А отцу мы скажем, что идём в Третьяковку.
Неожиданно оказалось, что спать в соседстве с волшебным хронометром очень уютно. Гулкий звук идеально отлаженного механизма удивительно гармонировал с подсознанием. Казалось, что я родился и всю жизнь прожил в ауре этих часов.
Засыпая, слышал и не слышал их одновременно, а поутру удивлённо встрепенулся: как? Неужели они били всю ночь? Каждые четверть часа? Они били, а я спал?
После завтрака генерал ушёл к себе в кабинет, бабушка отвела Ирку в школу, а мы с Луизой уехали «в Третьяковку» и вернулись домой только к ужину.
Прощаясь со мной, генерал лукаво поинтересовался, понравилась ли нам Третьяковская галерея и что именно мне там понравилось?
– «Три богатыря», – торопливо ответила за меня Луиза. – А ещё – «Охотники на привале».
При этом мы с ней синхронно покраснели.
– Охотники, – вздохнул генерал. – Ох уж эти охотники!.. Сидят, заливают… По мне, так уж лучше «Иван Грозный убивает своего сына». Ну, не смею задерживать. Удачи вам, товарищ капитан!
Луиза проводила меня до такси и на прощание поцеловала в губы.
Спустя пятнадцать лет я снова оказался проездом у Луизы в гостях и снова лежал под тёплым пледом в той же самой гостиной. Маятник часов был неподвижен, а стрелки замерли на без четверти полночь. В соседней комнате спала она… Или не спала?
Я уже знал, что десять лет назад умер генерал, спустя год ушла мама, а год назад она похоронила мужа. И дочь её Ирка живёт вместе с маленьким сыном в Америке.
Ещё узнал, что её отец успел сделать полтора десятка воистину вечных часов с волшебным боем. Вечных до тех пор, пока есть кому подтягивать на цепочке изящные гирьки и вспоминать часовщика. И все эти часы выкупили на аукционах богатые люди из разных городов и разных стран.
Странное дело, думал я засыпая. За эти годы мир успел позабыть её отца как генерала, удостоенного многих наград, но в мире не забудут часовых дел мастера, пока его творения тикают в Москве, Петербурге, Мурманске, Праге, Париже, Лондоне и совсем далёком Лос-Анджелесе. И каждые четверть часа крошечные гномы бьют серебряными молоточками в медные тарелки.
И вот уже сутулый прозрачный силуэт возник в углу гостиной. Генерал расставляет на доске нереальные, зыбкие шахматы, наполняет хрустальные «тюльпаны» янтарным коньяком и делает приглашающий взмах рукой. Вот как бывает! Мне никогда уже не плавать в ночном море с его нагой дочерью, но я хочу пить коньяк и играть в шахматы с привидением её мудрого отца!
Потом я уснул, и мне приснилась Луиза – молодая, сильная, выходящая из прибоя. Я сделал шаг ей навстречу и вдруг почувствовал, что не могу вырвать ноги из зыбкого песка, в котором увяз почти по колено.
Утром мы молча пили кофе в солнечной кухне, в квартире, где прошла её жизнь и где она пережила своих близких – отца, маму, супруга, проводила за океан дочь…
– Ирка увезла с собой в Лос-Анджелес папины часы, – сказала Луиза. – Представляешь, их долго не хотели выпускать за границу. Произведение высокого искусства! Пришлось оформлять тонны бумаг.
– Твои часы остановились, – заметил я.
– Да, я сама остановила их, когда осталась в квартире одна, а запустить снова боюсь – они зазвучат, и меня накроет… Вовочка, а ты помнишь?..
Луиза щёлкнула пальчиком по клавише маленького кассетного магнитофона. Вчера вечером его на кухне не было, значит, принесла из своей комнаты.
Знакомые жизнерадостные аккорды вмиг обогрели и заполнили кухню. Запел Челентано:
А время-времечко бежит,
Назад, увы, не возвратится!
Напрасно ты торопишь жизнь,
Она и так летит как птица.
А время-времечко несёт
Кому мечты, кому тревоги.
И между тем не устаёт
За всех нас подводить итоги.
Какой простой, какой наивный текст! Неужели всё итальянское – такое?
Челентано звучал и звучал, а Луиза рассказывала, что общается с овдовевшей Галкой, которая так и живёт в гарнизоне. Гарик в тридцать восемь лет скоропостижно умер от инфаркта.
А Юрика сначала хотели наградить орденом, за то что он над Средиземным морем пошёл в лобовую на таран против израильского «Фантома». В последнюю секунду израильтянин не выдержал, отвернул. Позже стало известно – он сходил прямо в гермокомбинезон по-большому! Но потом в Москве большие люди почитали характеристики Юрика и решили, что и медали такому раздолбаю вполне достаточно. Юрика сплавили служить на Каспий. В Махачкале он бухал в квартире у каких-то дагестанцев, и они его зарезали. А ведь такие, как Юрик, в суровые времена всегда страну спасали!
Пилот Шурик долетал-таки до пенсии. Уволился майором, в липецком ресторане пел шансон, и весь город валом валил послушать Шурика. А умер от инсульта в Новый год. Дома. Сорок два ему исполнилось. Как Дассену, как Пресли, как Высоцкому.
– Почему так рано умирают пилоты? – спросила Луиза. – От передозировки романтики?
– Никакой романтики. Вибрационная болезнь, хронический стресс и алкоголь, – ответил я.
– Выходит, сгорели, как ночные бабочки в костре?
– Можно сказать и так.
Луиза протянула ладони через кухонный столик. Я принял их, и долгое время мы сидели молча.
– Почему ты так рано уволился, мог бы ещё служить, тем более полковника тебе предлагали.
– Выгорел я, Лу. Выгорел дотла в девяностые.
…В поезде Москва – Петербург во мне продолжал звучать Челентано. И я танцевал с Луизой – загорелой, горячей, и чувствовал всё то же, что на танцевальной площадке. Дома офицеров, в далёком крымском авиагарнизоне у самого синего моря.
Проснувшись, долго лежал на верхней полке с закрытыми глазами. Как там у прекрасного поэта Игоря Шкляревского?
Мне снилось, что умерли мы…
И я не хотел просыпаться…
Санкт-Петербург
Свежие комментарии