Как я решила быть красивой

Мама очень любила рассказывать одну историю. Когда я родилась и меня первый раз принесли матушке на кормление, бывалая акушерка сказала:
– Хорошая девочка. А носик какой! Как говорится, бог семерым нёс, одной достался. Но ничё, может, рассосётся…

Мама смеялась, это казалось ей забавным. А мне было не до веселья. Чего хорошего, уродом родилась! Априори считается, что девочка, девушка, а впоследствии женщина должна быть красивой. Есть счастливицы, которые с рождения красотки. Тонкие черты лица, идеальная кожа и роскошные волосы. В детском саду в нашей группе было несколько таких принцессок. Светочка – фарфоровая куколка, Наденька со смоляной косой и глазами цвета спелой вишни и Сашенька с золотыми кудряшками.

Воспитательница посадила нас на стульчики в полукруг и обратилась с речью:
– Дети, скоро новогодний утренник. К вам придёт Дед Мороз с подарками. А помогать их раздавать будет Снегурочка. Ей станет самая красивая девочка. Угадайте, кто это!

Дети наперебой выкрикивали имена номинанток. Но воспиталка хитренько улыбнулась:
– Никто не угадал. Самая красивая у нас Оленька!

Я встрепенулась. Как такое возможно? В девчачьи игры я не играла, домики с куклами не строила, куличики не лепила. С мальчишками лазила по деревьям, дралась на палках-«мечах». Синяки, царапины, ссадины – вот мои украшения. Неужели именно я буду Снегурочкой?

– Оленька Луговая, – вдребезги разбила мою надежду воспиталка.

Эта девочка действительно была ангельски хороша. Густые волосы платинового оттенка, огромные глаза, голубые как небо. Тёмные брови и ресницы, нежный румянец на щёчках.

– Остальные девочки – снежинки, мальчики – зайчики, – подытожила воспитатель.

От возмущения меня аж подбросило, я вскочила со стульчика и выпалила:
– Не буду снежинкой! Я хочу быть лисой!
– Лисой? – оторопела воспиталка. – Роли лисы нет. И костюма нет.
– Мне мама платье сошьёт. А я стишок плочитаю!
– Какой стишок? – презрительно усмехнулась воспиталка, которая меня недолюбливала. – Ты же картавишь.
– А мама говорит, это фланцузское глассилование, – стояла я на своём.

На моё счастье на смену пришла другая воспитательница, которая ко мне как раз благоволила.

– Элла Григорьевна, оставь, её не переспоришь, – обратилась она к коллеге. – Хочет быть лисой, пусть будет.

На новогоднем утреннике я гоняла зайцев вокруг ёлки, пыталась утащить мешок с подарками у Деда Мороза и грозила укусить Снегурочку. В общем, стала звездой утренника.

А педагогам дошкольного воспитания не удалось взрастить во мне убеждение, что я некрасивая, непопулярная и косноязычная. Мама отвела меня к логопеду, и в первый класс я пошла уже без французского грассирования.

В начальной школе тоже присутствовала парочка «принцесс», которым мальчики активно оказывали внимание. Ухаживания в этом возрасте выглядят так: красавиц лупят портфелями, таскают за косы и валяют в сугробах. Как в дальнейшем развивались эти любовные страсти, я так и не узнала. В девять лет меня упрятали в хореографическое училище. А там девочкам и мальчикам прямо с порога злобные педагогини заявляют:
– Вы корявые уроды, гадкие утята! И пройдут годы упорного труда, прежде чем превратитесь в прекрасных белых лебедей.

До сих пор не знаю, радоваться или печалиться, что из училища меня отчислили быстро. А в 11 лет я за лето вымахала до 160 сантиметров и стала выглядеть среди худосочных однокашников жирной бегемотихой.

Впрочем, долго ходить в обычную школу мне не довелось. Благодаря прекрасно развитому костно-мышечному аппарату меня заграбастала школа-интернат олимпийского резерва. А вот там мыслям о красоте места просто нет. Тренировки с утра до вечера. Можешь хоть на чёрта походить, главное – результат!

В 13 лет я в очередной раз взбрыкнула, ушла из спорта и вернулась в самую обычную школу. Где первый день сразу же не задался.

– Дети, у нас новенькая, – начала речь классная руководительница Валентина Николаевна. Но тут её кто-то окликнул из коридора, она вышла. А ко мне подскочил щуплый мальчишка, скорчил страшную гримасу и зашипел прямо в лицо:
– У-у-у, чудовище прыщавое!

Смешно, но у него самого по всему лицу были рассыпаны красноватые прыщики. Я даже не стала отвечать «на себя посмотри», а размахнулась и правой заехала обидчику в нос. Благо была выше его почти на голову. Вернулась Валентина Николаевна и заохала:
– Ой, Щетинкин! Славик, что с тобой? Кто это сделал?

Славик валялся под батареей, из носа текла юшка, а на полу лежали зелень и земля. Отлетая в угол, он снёс с подоконника несколько горшков с цветами. Будущие одноклассники дружно указали на меня.

– Оля, нельзя так! Ты же девочка! – простонала классная.
– Она чудовище, – простонал Щетинкин.

Я и сама знала, что уродливое чудовище. Длинная, худая, волосы торчат в разные стороны, ни в какую причёску укладываться не желают. На носу огромный прыщ, ещё два, чуть поменьше, – на подбородке. Да, и очки от близорукости! Чтение книг под одеялом с фонариком даром не проходит.

Но самое странное, что внешность меня совершенно не беспокоила. Напротив, следуя правилам подросткового нигилизма, я презирала мир вокруг себя.

Со злыднем Щетинкиным мы периодически сходились в рукопашной. Видимо, ему надоело получать от меня, и он записался в секцию бокса. А со мной произошёл случай, который изменил всё.

Учительница русского языка и литературы Нина Алексеевна была затейница. Зная наверняка, что подростки ни в жизнь дома не прочитают программную литературу, она заставляла читать её на уроках, вслух и по очереди. А драматургические произведения – по ролям. К новогодним праздникам она придумала организовать литературный вечер. Каждый класс должен был представить сцену из классического произведения. Нашему 7-му «Б» достался «Ревизор».

– Хлестаков – Миша Криворучко. Он отличник, у него получится, – заявила Нина Алексеевна и обвела взглядом класс. – А Марьей Антоновной будет…

Девчонки дружно полезли под парты, никому не хотелось выходить на сцену. Страшно же!

– Таня, может, ты? – поинтересовалась Нина Алексеевна. – Ты стихи хорошо читаешь.

Хорошистка Танечка изменилась в лице.

– Почему я? Я боюсь. Все смотреть будут!

Девчонки одна за другой уходили в глубокий отказ. Дошла очередь до меня.

– Торощина, будешь Марью Антоновну играть? – строго спросила русичка.
– Чё? – отозвалась я с камчатки. И оторвалась от чтения под партой «Маленького принца».
– Не чё, а что! Не побоишься на сцену выйти?
– Да мне по фигу, – ответила я.

Мне действительно было по фиг. Публичные экзамены в хоряге, соревнования в интернате – и везде на тебя смотрит толпа народа, преподаватели, судьи и болельщики. Что тут страшного?

Текст выучила быстро, с Мишкой-Хлестаковым мы приятельствовали. Но было одно «но»: надо в чём-то выйти на сцену.

Модница Лариска, соседка по парте, снизошла и дала своё платье. По моде того времени, длинное миди с оборочками.

– У меня туфли на каблуках есть, – похвасталась Лариска. – Тоже дам. Но только на выступление.

В день показа Лариска ещё притащила из дома косметику, которую стырила у старшей сестры.

– Накрасить тебя надо, а то страшненькая. Умеешь? Нет? Тогда я сама.

Лорка накрутила мои непослушные волосы на плойку, лицо щедро намазала тональным кремом «Балет», белёсые брови и ресницы зачернила тушью «Ленинградская». Губы под цвет платья стали ярко-красными. Лариска, как настоящий художник, отошла в сторону, чтоб полюбоваться на своё творение, и восхищённо ахнула:
– Ты такая красивая!

Такое в свой адрес я услышала впервые.

Как прошло само выступление, помню плохо. На реплику Хлестакова: «Как бы я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия», – я ответила по роли: «Что это там как будто бы в окне полетело? Сорока или какая другая птица?» – резко отодвинулась, и Мишка-Хлестаков, промахнувшись с поцелуем, бухнулся на пол. В зале смеялись.

В раздевалке ко мне подошёл симпатичный десятиклассник и поинтересовался: «Ты в каком классе учишься?» Я ничего не ответила, застеснялась и убежала домой. А потом весь вечер смотрела на себя в зеркало.

Неужели я красивая? А если всю краску смыть, опять буду страшной? Нет, я так не хочу! Я хочу быть красивой всегда!

Вот так после «Ревизора» меня накрыли все проблемы переходного возраста.

По утрам я рыдала и отказывалась идти в школу. Неожиданно за ночь вылез большой безобразный прыщ и как звезда сиял во лбу. Значит, девчонки будут смеяться, а Щетинкин – дразниться. Бедная мама, уже не зная, что делать, отвела меня в «хозрасчётную поликлинику», была, на счастье, такая у нас в городе. Профессиональный медицинский персонал на коммерческой основе лечил проблемные лица. А на базе стоматологической клиники даже делали пластические операции.

– Мама, хочу пластическую операцию. У меня нос толстый! Рот огромный! Хочу лицо, как у Мэрилин Монро, – тиранила я родительницу.

Мама преподавала английский и имела доступ к закрытому иностранному фонду городской библиотеки. Оттуда она принесла книгу про голливудскую диву, но на английском языке. Читала я её со словарём, а фотографии засмотрела аж до дыр. В юности Мэрилин не была совершенна, носик толстоват, щёки пухлые, овал лица – как шаньга. Но какой она стала потом! Это всё пластическая операция, я тоже так хочу.

– Что за глупости, – сердилась мама. Ещё год-два, и всё нормально будет. У тебя глаза красивые и волосы. А фигура вообще замечательная. Всякие там Щетинкины за тобой табуном бегать будут.

Но я продолжала страдать. На 16 лет мне подарили косметический набор «Елена» – кто ж не помнит этот вожделенный коричневый квадрат: два вида теней, помада, тушь и пудра. Из дома я не выходила, не расписав всеми красками лицо, как импрессионист своё полотно. Потребовала, чтобы меня одели по-человечески, а то в шкафу только школьная и спортивная формы. Мама была не против, кому же не хочется, чтоб ребёнок, тем более девочка, не страдал от комплексов.

В погоне за красотой я несколько переусердствовала. И в медицинский институт поступила законченной шмоточницей, которую ничего, кроме собственного отражения в зеркале, не интересовало. Так, экзамен по анатомии я сдавала три раза. Профессор, который его принимал, был глубоко убеждён, что размалёванная и разряженная в пух и прах девица – априори тупоголовая. А собирая анамнез, одна тётенька иронически заметила:
– Вы такая хорошенькая, наверное, кавалеров много? И учиться некогда…

Обидно. Пришлось доказывать всем, что я не верблюд.

Когда поступила в театральный, подумала – можно успокоиться. Тут, как нигде, играют роль эффектные внешние данные. Красивых в институт принимают охотно, зато потом начинается жестокий прессинг. Если уж очень хороша собой – значит, бесталанная и легкомысленная вертихвостка. На курсе у нас училась девочка, эдакая уменьшенная копия супермодели Линды Евангелисты. Но с актёрской профессией не складывалось. Как-то раз наш мастер, разозлившись на её неудачный этюд, заявил:
– Послушайте, вы не настолько красивы, чтобы быть такой бездарной!

Девчонка долго плакала, потом обрезала роскошную косу, выбросила косметику и стала одеваться в бесформенную робу. Кстати, впоследствии стала хорошей актрисой.

А финальную точку в моём понимании красоты, как ни парадоксально, поставила Италия. Вернее, итальянские синьоры. Ничего личного, только факты, но женщины Апеннинского полуострова – в основном кряжистые, ширококостные, с крупными чертами лица и щедрой растительностью по всему телу. Кинодивы, которых все знают, – скорее исключения из общего правила. Но при этом любая итальянка, даже если у неё на верхней губе усы, как у д’Артаньяна, считает себя божественно прекрасной. И, поскольку она сама в этом глубоко уверена, все окружающие считают так же.

Получается, чтобы вызывать восхищение, не нужно иметь яркое оперение, быть семи пядей во лбу или обладать особенным талантом. Надо просто быть уверенной в себе!

На очередные съёмки я припёрлась к восьми утра. Причёсываться и даже пудриться не стала, а то гримёры заворчат: «Зачем накрасились? Нам лишняя работа…» Девочки изучили моё лицо, белое, как лист бумаги, и взялись за кисточки.

Где-то в середине процесса подумала: надо бы их притормозить, ещё пару мазков – и я превращусь в «хищную красотку». А играть-то нужно сурового директора школы, типа «мымру». Но разве ж художников остановить! Закончив процесс, главная мадам воскликнула:
– Какая вы красивая женщина!

На площадке всё вроде бы шло нормально. По сценарию я отчитывала главную героиню, хорошенькую учительницу, которую обвинили в непристойном поведении, и требовала, чтоб та уволилась по собственному желанию. Я орала, героиня рыдала. Но режиссёр был недоволен. Сначала цеплялся к героине – почему её страдания не переходят в высшую точку отчаяния? Потом долго бегал вокруг меня, заглядывал в лицо, но так и не решился что-либо сказать. Оно и понятно, в директорском кресле я сидела как гранитный монолит. Попробуй сделать замечание.

В конце концов ко мне отправили второго режиссёра.

– Оля, наверное, вам нужно сделать перегрим, – осторожно начала опытная помреж. – Нет, у вас всё хорошо. Но вы слишком яркая. Героиня на вашем фоне бледненькая получается и даже несимпатичная…

Мне вспомнилась песенка: «Ты выглядишь, конечно, мило, котёнок с бантиком в хвосте, не плакала, не хоронила, откуда ж взяться красоте». Но оглашать свои мысли не стала, послушно поплелась на перегрим. Мне разобрали высокую причёску, смыли тени и подводку, убрали яркую помаду. Снова начали снимать. На площадке у всей группы мобильные рации, а у актёров – микрофоны. И если кто-нибудь невзначай забыл вовремя переключить каналы, слышно всё, что происходит в аппаратной у монитора.

В промежутках между дублями я услышала беседу, которая касалась меня.

– Всё равно она выглядит не как мымра, – разочарованно вздыхал режиссёр. – А как английская королева в изгнании.
– Но играет хорошо! – утешала его помреж. – Кто ж виноват, что она красивой родилась.