Синий трактор уезжает от нас

На закате за холмом послышался рокот колёсного трактора. Возившаяся по хозяйству во дворе Ирина выпрямила спину, прислушалась. Она давно уже научилась по звуку мотора определять настроение своего благоверного. Если мотор работал на возвышенных тонах, оглашая окрестности весёлым тарахтеньем, значит, её муженьку Лёне сегодня где-то подвернулась халтурка и он торопится к дому.

Старенький трактор «Беларус» вынырнул из-за холма и быстро запылил по дороге. Позади, погромыхивая, болталась тележка. Ирина уже наперёд знала, что будет дальше. Лёня выпрыгнул из кабины, растворил ворота и въехал в просторный двор. Заглушив мотор, метнулся в дом, прихватив с собой свёрток. Лёня не был запойным, выпивал от случая к случаю, когда удавалось схалтурить. Но, поскольку техника у него имелась, халтура подворачивалась часто. В такие дни он неимоверно оживлялся в предчувствии скорой выпивки.

Через несколько минут цветная занавеска на веранде распахнулась, и во двор по-хозяйски вышел Лёня. Умытый, тщательно причёсанный, переодетый в треники и майку, в шлёпанцах на босу ногу, с праздничным выражением лица. Через плечо у Лёни висела гармонь, которую он придерживал локтем, в обеих руках держал тарелки с закуской, а из отвисшего кармана торчала поллитровка мутного самогона, заткнутая газетой. Не спеша, специально отдаляя предстоящее удовольствие, он удобно расположился на пороге; поставил возле себя тарелку с ржаным хлебом, тарелку с нарезанным тонкими ломтиками салом и гранёный стакан.

Деловито вытерев изнутри стакан подолом майки, Лёня вынул из кармана бутылку, откупорил и плеснул себе самую малость, для затравки. Выпил одним глотком, судорожно дёрнув острым кадыком. Его и без того бурое прокалённое ветром и солнцем лицо тотчас зарумянилось.

– Ирина, – окликнул он жену, – выпьешь со мной?

Мельком взглянув в его сторону, она досадливо отмахнулась. Лёня знал, что жена не пьёт из-за болезни – у неё вырезали одну почку, но как заботливый супруг не предложить он не мог. Теперь совесть его чиста.

Он бережно пристроил на колени ветхую на вид гармонь, доставшуюся ему от прадеда. Умиротворённый самогоном и соловьиными трелями, принялся с чувством играть, касаясь левой щекой расписных мехов, как бы прислушиваясь к звучанию. Затем ухарски растянул меха во всю ширину и с воодушевлением заиграл кадриль, с задором запел:
– Когда-то россияне, Ванюши, Тани, Мани,
Танцуя на гулянье, открыли новый стиль.
Штиблеты и сапожки под русские гармошки,
Под бересту и ложки прославили кадриль…

Тем временем мимо проезжала на велосипеде Зинаида, работавшая почтальоном. Она проживала на центральной усадьбе, где находилась почта, и в этот день развозила по деревням пенсию. Заслышав голос подвыпившего Лёни, Зинаида свернула с тропинки, подъехала к ограде. Не слезая с велосипеда, прислонилась боком к штакетнику, заслушалась. Дождавшись окончания песни, игриво поглядывая на гармониста, звонко крикнула:
– Припозднилась вот!.. А ты, гляжу, опять песни поёшь. Чекалдыкнуть уже успел?

Лёня с хитринкой взглянул на неё из-под чернявых бровей, не выгоревших даже на июльском жарком солнце, искусно сделал проигрыш и вдруг с непередаваемой грустью затянул старую песню, под которую они в прежние годы, бывало, танцевали в сельском клубе с тогда ещё Зинкой-корзинкой:

Лицо у Зинаиды невольно расплылось в довольной улыбке, отчего на упругих малиновых щеках появились трогательные ямочки. Дрожа полными губами, голосисто крикнула:
– Хороший у тебя мужик, Ирина! Весело, должно быть, тебе с ним живётся!
– Не скажи, – отвлёкшись на секунду от дел, не сразу отозвалась хозяйка, вытирая обнажённым локтем с лица бисеринки пота. – Попробовала бы сама с ним пожить, тогда узнала бы, что он за фрукт.
– А что? – вызывающе вскинула голову Зинаида, рассыпав по плечам волосы, крашенные в рыжий цвет. – Я бы не отказалась.

Между тем гармонист продолжал петь:
– Ни к чему теперь за тобой ходить,

Ни к чему теперь мне цветы дарить…

– Смотри, Лёня, – шутливо погрозила ему пальцем Зинаида, – а то Ирина тебе все волосы выдерет.
– Ну, так-то да, – не стал спорить мужчина, перестав играть и щеря в добродушной улыбке крепкие зубы.

Зинаида громко захохотала, запрокинув голову, оттолкнулась от ограды и поехала к себе на центральную усадьбу, сохраняя явную недоговорённость.

Лёня положил загорелые узловатые руки сверху на гармонь, опёрся на них подбородком. Он провожал потемневшими глазами отдалявшуюся фигурку и думал о том, что Зинаида давно уже вдовая бабёнка, живёт с дочерью, ровесницей его Маньки, но всё же сумела сохранить былые формы, а его благоверная за эти же годы вдвое раздалась. У Зинки-то по-прежнему осиная талия: вон как заманчиво бёдрами виляет. В голову подвыпившего Лёни плеснуло жаром.

Весь сентябрь стояли сухие погожие дни – бабье лето. Картошку и бахчи уже убрали, плети пожгли, и огороды выглядели пустынными и оттого светлыми, а закрома ломились от урожая. Дел в хозяйстве заметно поубавилось. В такую пору Лёня обычно находился в благостном настроении. Но нынче в его душе отчего-то не было прежнего умиротворения, непонятное томление волновало сердце…
Однажды Ирина возвращалась из магазина, куда ходила за свежим ржаным хлебом. Дело было накануне праздника Воздвижения Креста Господня, и заботливая хозяйка сама не заметила, как набрала целую сумку продуктов. Нести издалека тяжёлую ношу больной женщине не под силу, присела передохнуть на скамейку против дома Савельевых. Не успела перевести дух, как сноха Савельевых Ольгуша, первая на селе сплетница, заметив её, выскочила из веранды. Она так торопилась поделиться слухами, что потеряла по дороге резиновую калошу. Но возвращаться не стала.

– Ирусь, говорят, твой благоверный к почтальонше захаживает? – вкрадчиво поинтересовалась она, невинно моргая белёсыми ресницами. – И давно уж будто бы…
– Ты чего плетёшь? – Ирина ошалело взглянула на неё. – Быть такого не может!

– Не сама же я придумала, – обидчиво поджала губы Ольгуша. – Люди видели, как он к Зинке в сарай ныряет. – Она взмахнула подолом облезлой юбки и стремительно ушла, виляя тощим задом.

Свет померк у Ирины в глазах. Она тяжело поднялась и, забыв о сумке с продуктами, поплелась к своему дому. В полдень, когда оживлённый муж явился на тракторе с халтуры, неся в руках заслуженный магарыч, разразился скандал, который слышала вся улица. Обливаясь горючими слезами, Ирина безжалостно разбила две бутылки с самогоном, десяток новых тарелок из серванта, оборвала цветастые занавески на окнах и совершила другие разрушительные действия.

– Чтоб ты сдох! – в сердцах крикнула женщина, выдохнувшись от обуявшего её гнева.

Кровно обиженный страшными словами и действиями, не достойными порядочной женщины, Лёня наспех увязал в байковое одеяло свою одёжку, закинул узел в тележку и уехал. Долго ещё трактор трещал за деревней, но уже без былой весёлости, а как-то яростно и угрожающе. Ирина ничком упала на диван и завыла в голос, нагоняя ещё больше жути на детей, в испуге затаившихся в чулане среди пыльных ящиков и мешков.

С того дня муж стал для неё чужим человеком. Она не только не интересовалась его жизнью с Зинкой, но и пресекала на корню все разговоры, когда доброжелатели пытались просветить её на этот счёт. Сама она изменника не видела, только изредка слышала тарахтение трактора, звук которого по-прежнему был ей мерзок.

В неведении прошёл месяц, когда неожиданно Лёня объявился возле её дома. Он был заметно выпивши. Но даже в таком состоянии не решился войти во двор, помня, чем закончился предыдущий разговор. Бывший муж постоял у калитки, покричал, взывая к совести оскорблённой им жены и, не дождавшись, убрался восвояси.

Только, видно, тянуло Лёню к прежней семье, к дому, в котором они с Ириной прожили тринадцать лет. Хороших ли, плохих, но прожили, заботясь друг о друге. Теперь он являлся каждый день. Садился напротив дома на лужок, уже прихваченный первыми заморозками, поджимал под себя ноги, пристраивал гармонь на коленях и пел страдальческим голосом, всем своим видом показывая, как ему больно:
– Сердцу очень жаль, что случилось так.

Гонит осень вдаль журавлей косяк…

Одной вести большое хозяйство с её болезнью трудно. А он и за коровой присмотрит, и сена накосит, и дрова привезёт… Что ни говори, а в деревне без рукастого мужика худо. Ирине стало жаль себя, детей и даже кошку Мурку, и она приняла неверного мужа назад.

Первое время натянутость между ними, конечно, сохранялась – всё же живые люди. Но уже через два месяца супруги зажили прежней жизнью. Так они и продолжили бы, со временем измена забылась, и жизнь наладилась бы окончательно. Но случилось непредвиденное.

До Ирины дошёл слух, что змеюка Зинка ждёт от её муженька ребёнка. Такого она уже стерпеть не могла. Выгнала окончательно, хоть он и умолял, стоя перед ней на коленях.

Через год Лёня трагически погиб, перевернувшись на тракторе. Ирина на похороны не ходила: не смогла простить нанесённой ей обиды.