С Троицы пошёл второй месяц, как баба Вера живёт в городе. Она долго не соглашалась на переезд, всё переживала, что станет обузой для дочери и особенно для зятя. Мужик он хоть и незряшный, да кому понравится, когда и в без того тесной двухкомнатной квартире поселится старуха, из которой уже песок сыплется.
Ей же ещё какой-нибудь годок – и девяносто стукнет. Но, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает. Неожиданно тяжело заболела соседка, 75-летняя Дуняшка, которая за ней присматривала. Чуток похворала, а потом и вовсе отдала Богу душу. Осталась баба Вера сиротой в собственном доме. Надеяться же на то, что найдётся в селе добрый человек, который станет за ней приглядывать да ухаживать, было наивно. Потому что на другом конце в четырёх избах проживали тоже одни дряхлые старухи, которым за собой бы приглядеть. Деваться некуда, и баба Вера скрепя сердце согласилась переехать из своей деревеньки в городскую квартиру. Она чувствовала, что уезжает навсегда, и от этого ей особенно больно было расставаться с родными местами – со старым, но таким душевным и надёжным домом, где она поселилась, выйдя замуж, и где провела всю жизнь, с садом, где вместе с мужем сажали яблони и вишни, с родником за околицей, который выкопал и обустроил трудолюбивый муж… Много найдётся у старухи тёплых воспоминаний о своей, нынче угасающей отдалённой деревеньке. Теперь баба Вера всё больше сидит у подъезда на скамейке, чтобы своим присутствием не докучать домашним. Да и какое-никакое, а приволье во дворе. Конечно, с деревенскими просторами не идёт ни в какое сравнение, но всё же лучше, чем сидеть в душной квартире, как червяк в ореховой скорлупе.На улице я и увидел бабу Веру в первый раз. Ещё удивился, что новая жиличка сидит в одиночестве, когда другие пенсионерки нашего дома вольготно расположились за столом возле детской площадки и привычно сплетничали. Однако баба Вера не скучала, а потихоньку напевала какую-то старинную песню. Старушка и на вид разительно отличалась от наших городских пенсионерок. Те одеты с небрежным безразличием, а чистенькая, опрятная баба Вера до того была ухоженной, что выглядела как живая куколка. Седые волосы аккуратно убраны под светлый платок, а цветастый халат небесно-голубого цвета придавал её морщинистому лицу дополнительной свежести. Сложив натруженные руки на коленях, она с милой улыбкой глядела перед собой добрыми уже выцветшими глазами. – Матушка, матушка, на двор гости едут,
Сударыня матушка, на двор гости едут!..
«Дитятко милое, я тебя не выдам…» – пела старушка чуть глуховатым, но приятным протяжным голоском. Я стоял затаив дыхание, вслушивался в бесхитростные слова народной песни.
– Матушка, матушка, образа снимают,
Сударыня матушка, меня благословляют…
«Дитятко милое, Господь с тобою!..» Баба Вера закончила петь, вздохнула и промокнула кончиком головного платка повлажневшие глаза. Я осторожно присел на край скамейки, расчувствовавшись не меньше самой певуньи.
– Хорошая песня, – похвалил я. – И поёте красиво. Старушка с интересом взглянула на меня, закивала сухонькой головой. – А у нас в деревне все хорошо поют, – охотно отозвалась она, моргая добрыми глазами. – Слыхали, небось, певицу Мордасову? Так она родом из наших мест! Раньше у нас и хор свой имелся, когда жителей много было. Тысячи три с половиной. Во как! А сейчас нас осталось всего лишь пять старух… Нет, вру, четыре – я уехала… Да и те калеки, – она тихонько засмеялась, стеснительно прикрыла беззубый рот морщинистой ладошкой. – Бывалоча, прибежишь из колхоза, наскоро умоешься, чего ни то из еды в рот сунешь и скорееча в клуб на самодеятельность. А как же, подружки-то ждут… Ох и часто мы устраивали концерты тогда. Раза два в месяц – это прямо как отдай. Но особенно нам нравилось выступать по осени, когда уборка заканчивалась… День урожая праздновали с размахом. Начальство торжественно вручало сельским труженикам премии, грамоты, какие-нибудь необходимые в хозяйстве вещи дарили… А ещё мы широкую Масленицу отмечали весело, на санях по деревне разъезжали с песнями под гармошку. Ну и, само собой, в клубе пели. А ещё под радиолу танцевали. Хорошо жили, нечего Бога гневить. Одно плоховато, особенно по осени, когда дожди лили, – вместо дорог повсюду грязь несусветная. А мы же молодые, нам в клуб на танцы надо, обжиманки, целованки… Так мы с девками что удумали? Обувались в сапоги, а туфли с собой брали. Обернёшь их в рушник, чтобы не испачкать, за пазуху сунешь и по грязи в сапожищах шлёп, шлёп. Возле клуба переобуешься, спрячешь где-нибудь под кустами сапоги, и кралей заявишься на танцы. Я и с мужем со своим на танцах познакомилась. Петяшка мой из соседней деревни родом. Пошёл меня провожать, а мне надо переобуваться, не пойдёшь же по грязи в туфлях. А я, дурочка, стесняюсь ему признаться, что у меня сапоги в кустах спрятаны. Сапожища ведь никого не красят. Думаю, как увидит меня в большущих мужицких сапогах, так и разлюбит сразу. А он парень собой видный, высокий да красивый… Только он и сам догадался, когда увидел, как наши девки переобувались. «Краля ты моя ненаглядная», – сказал. Взял меня на руки и три километра нёс до тятиного дома. А потом мы сыграли свадьбу. Хорошим мужем оказался мой Петяшка, таких поискать. Зять Санька, хоть и статью мелок, а характером на него похож… Тоже дюже добрый, повезло моей Ольге. Только вот жалко, что бог детей им не дал, – она протяжно вздохнула, взгляд её затуманился, и губы мелко-мелко задрожали. Заметив, что баба Вера мысленно погрузилась в свои переживания, я тихо поднялся и ушёл.
С того дня мы с пожилой соседкой крепко подружились. Чуть завидев меня, она оживлялась, подвиглась на лавке и ладонью похлопывала рядом, приглашая присесть. Я покорно садился, старушка брала мою руку своей дрожащей рукой, наверное, чтобы быстро не ушёл, и начинала рассказывать. Старые люди в основном живут воспоминаниями о прошлой жизни. В её откровенных историях присутствовали и горечь, и радость. Сижу, слушаю – для старого человека я как отдушина. Хорошая у Санька тёща, добрая, и собеседница интересная. Сегодня выхожу из подъезда: сидит моя милая подруженька и тихонько плачет, вытирает глаза мокрым платочком. – Чего плачете? – спрашиваю участливо. – Обидел кто? – Что-то по маме соскучилась, – призналась она простодушно. – Сегодня во сне её видела живую.
А в выцветших глазах такая печаль… У меня самого мама умерла 15 лет назад, но боль до сих пор не отпускает. Я присел рядом и осторожно приобнял её худенькие плечи. Старушка тихо улыбнулась и доверчиво склонила голову мне на грудь. Прижалась, словно беззащитный крошечный воробышек. Если скорбь, горе или другие невзгоды разделить на двоих, оно не так и больно будет на душе. По себе знаю. А ещё я подумал, что моя мама тоже говорила перед своей смертью, что соскучилась по маме. Правда, добавляла, имея в виду родных сестёр: «И по девкам». Михаил ГРИШИН, г. Тамбов Фото: Shutterstock/FOTODOM …
Свежие комментарии