Олимпиада-80 продолжается

Этот рассказ о том, как характер человека в конечном счёте проявляется в единственном поступке. Но сначала – нудное предисловие.

В школьном и студенческом социумах всегда есть звёзды местного разлива. Девушки-роковухи – понятное дело, но в данном случае я о парнях. Это такие роковые ребята-крутыши, в которых целыми популяциями влюбляются девчонки. Сейчас в этом смысле всё предельно приземлённо. Влюбляются преимущественно в тех, кто при папином «Бентли». В мою бытность влюблялись обычно в тех, кто был при гитаре. И тут всё не так однозначно, как с «Бентли».

«Бентли» – она как купюра, тупая и однозначная, как неоспоримый пропуск в продуктовый распределитель ЦК партии. А вот гитара – нечто вроде поваренной книги. Научишься готовить – все девчонки твои. Не научишься – вали отсюда поганым лесом.

Уголовно рычали или романсово мурлыкали во дворах под шесть струн очень многие. Были раньше такие гитары, которые назывались «три ша». Расшифровывались эти «ша» по-разному. Например, так: «шоветские, шестиструнные, ширпотребовские».

Но главное – та самая пресловутая харизма.

Чтобы усугубить харизму, пацаны объединялись в музыкальные группы. Если в одиночку бренчать «Там, где клён шумит» – это одна харизма, а тут сразу три, четыре или даже пять. Бьёт в девичьи заповедные интимы как залп по немцам при штурме Берлина. Это очень хорошо показано в советском фильме «Розыгрыш» с будущим всесоюзным харизматиком Дмитрием Харатьяном в главной роли.

В моей школе тоже был такой роковой вокально-инструментальный ансамбль, «На марше». Репертуар невинный: «Машина времени», Антонов, Пугачёва. До сих пор, кстати, не пойму, почему «Машина времени» считается великим роком, а Антонов – презренной попсой. Сколько помню дискотек восьмидесятых, сначала звучала «Вот новый поворот», а потом «Летящей походкой ты вышла из мая». Или наоборот. Тряслась биомасса под эти культмассовые шедевры совершенно одинаково.

Почему всяческие макаревичи до сих пор высокомерно корчат из себя музыкально-интеллектуальную элиту, не пойму. Спели про новый поворот или глупого скворца – и молодцы. Но всё равно вам до Александры Николаевны Пахмутовой, Геннадия Игоревича Гладкова, «Аббы» и Тото Кутуньо – как Макрону до Наполеона или Мерцу до Бисмарка. А уж до «Песняров»… «Поглядал на дивчину». Вот я «поглядал» – и до сих пор гляжу. Сила искусства!

ВИА «На марше» состоял из четырёх звёзд нашей школы. Назову только их прозвища, чтобы не отягощать текст. Термоядерные были ребята. Струнодёр, Каюк, Бельмо и Крыса. Про каждого из них можно написать по семнадцать романов. Все они потом безнадёжно спились, но свою юношескую миссию выполнили безукоризненно. Все они навечно засели где-то глубоко в гипертонических предсердиях моих одноклассниц-пенсионерок. Честь им и хвала.

На моём родном филфаке тоже были такие супермены. Это, конечно, в первую очередь трио «Но пасаран». Три гитары. Рабфаковцы. Повидавшие жизнь дядьки. Они были всего на пару лет старше меня, но мне представлялись чуть ли не папами. Я втайне благоговел перед ними. И, конечно, завидовал. Такие люди! Сами судите.

Антон Шурупин. Брутальный туляк. Баритон. Солист. Его прогрессивный нос сапожком заставил, говорят, глубоко дышать даже саму внучку Шарафа Рашидовича Рашидова, главу советского Узбекистана.

Сергей Кудрявко. Звезда. Второе соло. Нечто среднее между тенором и баритоном. Все филфаковские девушки, как мы выражались тогда, «писались дюшесом» от одного его появления в ДК МГУ. Он уехал в Турцию, ничего о его судьбе не знаю.

Валера Гнильков. Фамилия, конечно, не очень. Но это фамилия жены, которую он взял после заключения брака. Сам он исконно – Гнилоедов.  Согласитесь, всё-таки «Гнильков» звучит нежнее, чем «Гнилоедов». Во время исполнения песен Валера давал такой высокий тенор, что одна моя подруга-однокурсница сказала однажды:
– Вовка – наш долбаный Арамис, он берёт эту головокружительную ноту, как Эверест.

В трио его знали как «Гэнни». Наряду с его коллегами «Шурри» и «Кудри». Сейчас меня чуть-чуть тошнит от этих удушливых английских словесных перелицовок, но тогда они казались новыми, перспективными и прекрасными.

Трио «Но пасаран» пело преимущественно на испанском. Прогрессивно-кубинские, антифранкистско-испанские песни.

7 ноября 1982 года весь наш факультет вышел на торжественную демонстрацию. Мы прошли по Красной площади почти последними. Я лично видел, как Леонид Ильич Брежнев спускался с Мавзолея. Кажется, видел, как он попытался поправить свою шапку-пирожок. Но так и не поправил. Не исключаю, что это была его последняя осмысленная попытка хоть что-нибудь напоследок поправить в стране.

И всё-таки именно мы, не слишком трезвая колонна филфака, последними из простых смертных видели Брежнева живым. Мы уходили с Красной площади, а лидеры СССР уходили с Мавзолея. Это было нечто вроде метафизического развода, который я не принимаю до сих пор.

Потом, 10 ноября, на лекции по теории поэтики в аудиторию вбежал взмыленный инспектор нашего курса Сергей Сергеевич Климентюк и глухим дрожащим голосом, каким-то зычным театральным шёпотом продекламировал:
– У-мер Ле-о-нид Иль-ич Бре-жнев.

В аудитории несколько человек ахнули. Мы все встали.

Сергей Сергеевич:
– Объявляется минута молчания. Прошу всех встать.

Все и так уже стояли.

Почему-то из всей этой истории мне запомнился именно этот момент. Все вроде бы уже стоят, а их вдруг призывают встать ещё раз. Что делают вставшие? Пытаются как бы встать ещё больше. Стать ещё более стоячими. Кто-то распрямляет плечи, кто-то озабоченно кашляет в кулак, кто-то деловито подтягивает штаны.

Сейчас я думаю, что это и есть суть человеческой натуры. Жизнь однообразно предлагает тебе всё те же сценарии, а ты упорно вносишь в них своё личное, индивидуально-неповторимое, творческое «подтягивание штанов». Лично я в тот момент неожиданно для себя самого икнул. Так и живу с тех пор, экзистенциально икая на каждом повороте судьбы.

Трио «Но пасаран» 10 ноября решило помянуть Леонида Ильича Брежнева. Помянули на квартире Сергея Кудрявко. Помянули так, что все вдруг резко заснули. Но Кудрявко не заснул, а не слишком твёрдым шагом ушёл на работу. Работал он ночным сторожем на фабрике «Новая Заря».

Валера Гнильков и Антон Шурупин проснулись утром, часов в семь. Им было плохо. Надо поправиться. Они долго бродили по квартире, искали утренний шартрез. Валера зашёл в ванную, ополоснул подглазные одутловатости. Непроизвольно локтем открыл шкафчик справа. И обомлел! Здесь были залежи одеколона «Шипр», самых разных типов. «Сулико». «Пиковая дама». «Кристалл». «Огни Москвы».

– Антоха, нашёл! – закричал Валера. – «Олимпиада-80» продолжается!

«Шипр» был выпит. Через полчаса пришёл с ночного дежурства Серёжа Кудрявко. Он стоически посмотрел на пустые флаконы и на туманных Антона с Валерой.

Валера надтреснувшим тенором объявил:
– Надо бы победоносно и логично завершить процесс.

Антон компостным баритоном присоединился:
– Да, необходимо совсем чуть-чуть добавить, чтоб ягодицы не так фатально индевели.
– Я схожу, – совершенно бесстрастно пообещал Серёжа. – Только рюкзак возьму.
– Ты гений, – поблагодарил друга Антон. – Сейчас портвейн лёг бы на душу, как Каренина под поезд.
– Ты лучший человек на планете Земля! – присоединился Валера. – Иди. Если достанешь коньяку, расцелую, как Брежнев Хонеккера.

Через полчаса Серёжа вернулся с позвякивающим рюкзаком.

– Ребята, давайте поправляйтесь, а я пойду досплю.

Валера с Антоном открыли рюкзак. Там лежало полтора десятка пузырьков с «Шипром». «Осенний лес». «Цветок Грузии».

«Но пасаран» с тех пор переименовали себя в трио «Шипр». «Но пасаран» было уже не актуально.

Трио просуществовало, если не ошибаюсь, до 2006 года.

В 2005-м мы с трио были в Армении на днях русского языка. Трио пело у Поющих фонтанов Еревана что-то про гуахиру гуантанамейру, а потом «Улыбнитесь, каскадёры!». Потом след трио в моей жизни теряется.

Тогда Серёжа и поведал мне историю про «Шипр». Не знаю, нужна ли она вам, но я не мог её не рассказать.