Дело было в Америке. Один висяк под негласным названием «Челюсти» не могли раскрыть долгих 27 лет. Молодую женщину застрелили в её доме, перед этим была жестокая борьба, убийца покусал жертву. К счастью, в вещдоках сохранился снимок следа от зубов. По прикусу и ДНК криминалисты вышли на преступника: им оказалась заслуженная полицейская!
27 лет назад она убила соперницу, надеясь, что вдовец-любовник на ней женится. Не женился.– Чужое платье не одежда, чужой муж не надежда, – резюмируют слушательницы. Люба откусила нитку, встряхнула, посмотрела штопку на свет и протянула юбку заказчице. На дверях закутка висит листок «Пошив и ремонт одежды». Люба строчит простенькое: кухонные фартуки, юбочки, сарафаны и лёгкие платья из ситца – которые, сколько бы Тьме ни кружить, будут носиться и которые следует шить. У Любы всегда много посетительниц – чаёвничают, грызут карамельки, стрекочут. Обычно женские клубы образуются в парикмахерских, но там не рассказывают таких захватывающих историй. Вообще, нынче дешевле купить новую вещь, нежели реставрировать старую. Но у Любы копеечные расценки. Пришить пуговицу с петелькой – сорок рублей, вставить «молнию» – сто. Заказов много, приходится брать работу на дом. Голова свободна, и она пристрастилась слушать детективные истории. – Нынче раскрывать преступления – раз плюнуть, сплошное удовольствие, – откровенничает Люба. – Геолокация, биллинг, жёсткие диски, всюду камеры наблюдения. ДНК так вообще произвели революцию в криминалистике. Одного преступника вычислили по слюне с почтовой марки, подняли родословную аж с 1768 года! Перехватили в нейтральных водах марокканский корабль с подозреваемым. А перед этим прослушали сотни разговоров, качество записи было не очень, пришлось подключить шифровальщиков НАСА. Слушательницы вздыхают:
– Так это за границей.
– А ещё был случай с обронённой волосинкой. Изучили под микроскопом: собачья! По ней хозяина и вычислили… Нет, конечно, и у них бывает служебное разгильдяйство и кумовство, но в целом сыщики не подкачали. Люба неровно дышит к сыщикам. О, как они в погоне за злодеем несутся по краю небоскрёба в лакированных штиблетах и узких брючках, придерживая шляпы; на ветру отдуваются галстуки и полы плащей… Ах, душки! Любе можно увлекаться – она разведённая.
Полгода назад приходил мужчина, плечистый, крупный, заполнил собою Любин закуток. Протянул штормовку: прожёг у костра. Аккуратно залатанная куртка до сих пор висит на гвозде. Когда Люба остаётся одна, утыкается носом в брезент и вдыхает, вдыхает запах бензина, табака, дыма, тайги. Запах мужчины. Потом испуганно оглядывается, как воровка. Наверно, это лесоруб или егерь. А может, золотоискатель. Однажды найдёт редкий самородок и наречёт именем любимой… Люба завидовала женщинам, в чью честь что-нибудь называлось: планеты, созвездия, водопады, города, ураганы, автомобили, сорта цветов. Только однажды она наткнулась на сорт крупноплодных помидоров «Любаша»… Ещё принято давать женские имена духам, шоколаду. На худой конец – магазинчикам, пусть самым маленьким, пусть даже в подвале. У них в городе ежедневно с десяти до семи, с перерывами на обед, распахивали двери «Светланы», «Марии», «Ольги», «Наташи»… И светили их имена неоном в ночи путеводными огнями. Объединяло счастливиц одно: несомненно, они были любимы мужьями-бизнесменами. А у Любы в прошлом остался муж-алкоголик. Водка заживо сжирает пьющего человека, и он, цепляясь за жизнь, питается плотью, нервами и кровью домашних – в данном случае Любы и их маленького сына. В природе это называется матриофагия. Или каннибализм. РС1П – это не химический элемент. Это сокращённо: разведёнка с одним прицепом. Прицеп – ребёнок.
– Дураков нашли. Дуют в уши: не тот отец, кто родил, а кто воспитал. Чужих детей не бывает. Любишь меня – полюбишь и ребёнка. Смотрю, моя-то за столом сладкие куски подкладывает своим опарышам, а мне что похуже, что со дна соскребёт. Это как? Портниха Люба в некотором роде выполняла роль психотерапевта. Люди у неё, как в кабинете врача, обнажались не только телом, но и душой. Вот и сейчас на стульчике сидел гражданин. Она ему подгоняла брюки, а он разглагольствовал:
– Вот ведь женат, а одежду у вас подшиваю, срам. Что вы, это ниже их королевишного достоинства. К старикам родителям забегу – в рык: где был? Собственница! Моя дочка от первого брака в гости придёт – эта овца морду воротит. Её воля – послала бы падчерицу в январе за подснежниками. Заметьте, в сказках не найдёте злого отчима – только мачеху. Раньше по квартире в трусах гулял – свобода! Нынче в таком виде нельзя – у неё девчонка подросток. Обвинят в непотребстве, засудят. Этот же гражданин умолял Любу вшить в подкладку жениной сумки диктофон. Она, конечно, отказалась, и он криво-косо дома вшил сам. Потом хвастался:
– Хорошо, чётко записалось. На вечеринке подружки: «Как тебя твой отпустил?» А она: «Да кто его, козла, спрашивать будет?» Ну и послал её на икс. Слава богу, хватило ума не усыновлять её спиногрызов. Вот вас, Любаша, взял бы, зажмурившись, но с прицепом – ни-ни. Мне чужой личинус не нужен, научен горьким опытом. Да упаси бог нам такого папашу. Кукуй до скончания века один, гуляй по квартире в пропуканных труселях. Вот, держите ваши штаны.
Заказчица, белея рубенсовскими плечами, куталась в шерстяной платок. Прямо на улице, не выдержав напора молочно-дынного бюста, лопнула пуговица на кофточке. Она бы и сама дома пришила, да когда ещё представится уважительный повод заскочить к Любе? Да и у портнихи в коробках имеется такой запас разнообразных пуговиц, кнопок, крючков и разноцветных ниток – ни в одном магазине не купишь. Заказчица передавала новости сарафанного радио: – Слыхали: в районе ревнивый мужик-вахтовик запирал избу и приковывал жену к батарее? В шаговой доступности – вернее, в цепной (он её на цепь сажал) – телевизор, еда-вода, электрочайник, биотуалет. Вот это, девки, жизнь бьёт ключом, страсти кипят, аж завидно! Люба в тему вспомнила:
– Тут хоть все живы. А вот в одном американском штате на кукурузном поле нашли женский труп. В таких случаях всегда подозревают супруга. А он намекнул, якобы есть улика, которая докажет его невиновность. И действительно, судмедэкспертиза установила, что перед убийством был секс и в жертве нашёлся презерватив, а в нём биоматериал с ДНК любовника! Но откуда муж знал об этой пикантной подробности? Элементарно, Ватсон: накануне в автомобиле он наткнулся на использованное любовниками резиновое изделие. Воспылал местью, расправился с неверной и поместил презерватив внутрь тела – хотел убить этим двух зайцев… Ему дали сорок лет без права выйти по УДО, там с такими не нянчатся. – А ещё, – у Любы блестят глаза, – хотите верьте, хотите нет: на свете существует независимый суд! Один гад затащил маленькую девочку в туалет в торговом центре и… сделал с ней такое, что бедняжка после этого могла жить только вся утыканная трубками. Дядька это был слегка ку-ку, хотя… Дурак-дурак, а, как говорится, мыла не ест, преступление вынашивал давно и детали рассказывал смакуя и в подробностях. Судья дала психу смешной срок. Люди не забились мышами, как у нас, – выплеснулись на улицы. Митинги, пикеты, протесты. Сам президент просил наказать садюгу на всю катушку… Сам! Президент! Что вы думаете? Судья бровью не повела, оставила приговор в силе. Закон есть закон. Дура лекс, сэд лекс. – Дура, ещё бы не дура, – соглашаются женщины. – Это где же такие чуды-юды водятся?
– В Южной Корее.
– Вот тебе и азиаты.
У Любы в уголке на полочке работает маленький телевизор, тихонько бормочет, чтобы не мешать культурному дамскому досугу. А тут все прислушались и закричали:
– Громкость, громкость прибавь! На экране шло популярное у глубинного народа шоу «Грязное бельё». Там женщина сдала тест и обнаружила, что двадцать пять лет воспитывала чужого сына. И сейчас рыдала и требовала миллионы с роддома и с растяпы акушерки. Нынче генетическими разоблачениями никого не удивишь, как за хлебом сходить, приелись хуже горькой редьки. Но на экране все узнали жительницу их родного городка, пенсионерку Невоструеву! И сразу прониклись, завздыхали, засморкались, стали всхлипывать. Какая трагедия, материнское сердце разрывается. Это же индийское кино можно снимать! А родной-то сыночек где? Тоже в нашем городе. И как до сих пор не бросалось в глаза, что в упитанной веснушчатой семье растёт чернявый и вёрткий, как жук, мальчишка? А по соседству у смуглых родителей зреет пухлая выпеченная конопушечка? Люба всмотрелась в маленький экран… Вдруг помрачнела, отложила ножницы, воткнула иглу в игольницу. Объявила, что у неё разболелась голова, просьба очистить помещение. А в чём дело?
А дело было в том, что, помимо портняжничества, Люба подрабатывала ночной сиделкой. Вечерами проверяла уроки у сына-второклассника, готовила ужин – и бегом к своим старичкам. Она ловко обращалась не только со штопальной, но и с инъекционной иглой. Утром прибежит, покормит сына завтраком, отправит в школу – и снова в закуток. В общем, крутится пропеллером, как многие мамы-одиночки. На дежурстве одна старушка кликнула её:
– Любаша, чую, подходит смертный час. Ты мне вместо дочки родной, хочу покаяться, скинуть камень с души. Любе вовсе не улыбалась роль исповедницы: своих камней в жизни хватает. Хотела позвать батюшку, но старуха затрясла костяной плешивой головкой: атеистка, не хочет себя насиловать, кривить душой, притворяться верующей. А уносить тайну на тот свет страшно, выручи, Любаша. Вцепилась – торопится, захлёбывается. Дескать, работала нянечкой в роддоме, и, было дело, в её смену опросталась её закадычная подружка Невоструева. Рожала трудно, мальчик тяжёлый, с асфиксией: не то что синенький, а уже совсем чёрненький. Не жилец, у няньки на это глаз намётанный. А если выживет, то овощ. Невоструева в слёзы: ребёночек поздний, долгожданный, а грудь у неё так и распирает, брызжет молоком… А тут в родзале тужилась многодетная, младенец выскочил пулькой, и она, нянечка, только что его обмывала. Да такой крепенький славный мальчугашка, сладкий, как румяный пирожочек… Ох, грехи тяжкие. Обшептали, обшушукали подружки чёрное дело. Тогда ещё не было браслетиков – к ножкам привязывали кусочки клеёнки с чернильными надписями, долго ли перепутать… А та мамка подмену не заметит, для таких родить – как по-малому в уборную сбегать. Наутро над многодетной белянкой палата ещё посмеялась: ни в мать, ни в отца, а в соседа. Та сослалась на телегонию: мол, прапрапрабабка согрешила с цыганом, и теперь у них через поколение проскакивают в роду черныши. Да и не до того ей: младенец слабенький, сразу увезли в патологию. А смуглявая Невоструева уж незнамо как в семье за блондинчика оправдалась: сказала, что в доме главная, муж по одной половице ходил. «Ты только, Любаша, дай страшную клятву: никому ни слова, не вороши прошлое. Старые дрожжи не поминают двожды». И бабка испустила дух, просветлённая и облегчённая. А Люба, как велено, несла тайну в себе, ведь обе семьи в их неведении жили счастливо.
И вот пазл сложился. Невоструева, дождавшись кончины единственной свидетельницы (она же соучастница), уже не боясь разоблачения, решила слупить деньги с роддома. Тем более, за судьбой родного рыженького сына она всё время зорко следила. И когда у того народились внуки, сердце не выдержало. Ещё не хватало, это что же: она будет нянчиться с чужими, а посторонняя женщина – тетёшкать её кровинок? И подняла бучу, и поехала на центральное телевидение, во всём обвинила помощницу акушерки Елизавету Николаевну. А ведь та приняла на белый свет полгорода, и Любу, и её сынка… И ходит Елизавета Николаевна как оплёванная, опустив глаза, и при её появлении люди умолкают и провожают тяжёлыми взглядами. И задаются вопросом: а не поехать ли им на центральное телевидение, не растят ли и они чужое семя, от криворукой повитухи всего можно ждать?
В супермаркете Люба встретила согбенную старенькую медсестру. Та заморгала выцветшими глазками. Взяла Любину руку сухими ручками – некогда сильными, крепкими и нежными, первыми подхватывавшими горячие живые комочки.
– Спасибо тебе, Любаша.
– За что, Елизавета Николаевна? А вот за что. Всё же взяла Люба грех на душу, нарушила страшную клятву: как бы между прочим обмолвилась в своём женском клубе о той давней исповеди. Себя не назвала: дескать, ходит сплетня, может, правда, а может, нет. Но этого хватило, чтобы сарафанное радио молниеносно разнесло сенсацию по городу. Ведь и пущенный слух способен посеять в сердцах сомнение. И люди уже тяжёлыми взглядами провожали Невоструеву. А уж когда та слупила с роддома миллионы – так и здороваться перестали. Тут и карма подоспела: отвернулись от неё родной и приёмный сыновья, прячут внуков, как от чумы. Потому что, сколько ниточке ни виться, а кончику быть.
Люба по-прежнему сидит в своём закутке. Вдруг задумается и начнёт мечтать. Например, будто вскрыли старухино наследство, и Любе завещана шкатулка. Волнуясь, она открывает ящичек, а там листок: «Находясь в трезвом уме и здравой памяти… В присутствии нотариуса… Такого числа такого года в корыстных целях было совершено деяние с преступным умыслом по обоюдному сговору с гражданкой Невоструевой…» И тогда возобладает уже истинная справедливость, и невиновность Елизаветы Николаевны засияет бриллиантом на основе неопровержимого, юридически оформленного доказательства. А ещё однажды в закуток, заполнив его запахом хвои и дыма, ввалится сильный, добрый и мужественный хозяин брезентовой куртки. Он нашёл-таки редкий минерал: какой-нибудь александрит, или топаз, или берилл, и посвятил его Любе. Камень этот блистает на мировых аукционах, его берут с чёрного бархата в белых перчатках, за него предлагаются немыслимые суммы… Вздохнув и улыбнувшись своим детским фантазиям, Люба склоняется над шитьём. Главное, чтобы человек объявился живой-здоровый, а ей не нужно никакого увековечения. Ведь у неё без того имя, которое каждый день с трепетом произносят на разных языках миллиарды людей на земном шаре. Надежда НЕЛИДОВА Фото: Shutterstock/FOTODOM
Свежие комментарии