В русском языке нет приемлемой и корректной формы обращения к пожилому человеку: например, слова «бабушка» и «дедушка» скорее указывают на родственные связи, а «старик» и «старуха» часто имеют отрицательную коннотацию.
Как назвать человека старше определенного возраста? Я провела такой совершенно не репрезентативный опрос — сначала среди моих друзей из пансионата для ветеранов труда, а потом среди друзей помоложе. Что отвечало старшее поколение:
— Как назвать? «Пожилой человек»?
— Нет, слушайте, «пожилой», «отживший» — это ужасно.
— «Люди преклонного возраста»? Это нейтрально.
— Нет, это вообще не нейтрально, это официально
— Может быть, «бабушка»?
— Какая я вам, простите, бабушка? Я бабушка только своим внукам.
— «Старик»?
— Ну, разве что с иронией… Но нет, нет, только не «старик».
У людей помоложе включилась активная фантазия: «зрелые», «мудрые», «люди в возрасте», «люди ретро», «преждерожденные», «люди золотого возраста».
Язык отражает культуру, и у нас есть проблемы с местом пожилых людей в обществе. Пожилые люди, старики даже в словаре себе места не находят. И мы, когда говорим и думаем о нашей старости, не находим себе места. Вот из моего опроса видно, как люди мечутся. Дело в первую очередь в реакции на эти слова. Почему они воспринимаются как оскорбительные? Почему моя знакомая при одной мысли о том, что через 30 лет в автобусе кто-нибудь о ней скажет: «Уступите место старушке!» — приходит в ужас и трепет? Потому что старость связана с проблемами и слабостью? Но, простите, а с младенцами сколько проблем? А с подростками? И ничего. Может быть, потому что старость связана с отсутствием будущего, с каким-то тупиком? Все эти слова, которые говорят о старости, становятся средоточием всевозможных негативных стереотипов, какой-то отрицательной категорией — всего дряхлого, больного, ненужного, никчемного, одинокого, бестолкового. За словами о старости стоят наши всеобщие очень глубокие страхи. Причем парадоксальные страхи. Потому что мы все, с одной стороны, хотим жить дольше, но при этом панически боимся старости.
У общества тоже есть тенденция — отделять пожилых людей от остальных, собирать их где-нибудь в гетто и там о них заботиться. ПВТ — пансионаты ветеранов труда, ЦСО — центры социального обслуживания. Иногда там даже хорошо заботятся, поют песни под баян. Хотя сейчас подходит (если уже не подошло) такое поколение пожилых, которым непонятно, почему нужно петь под баян, если всю молодость они пели под гитару.
С моей точки зрения, наша задача не в том, чтобы придумать какие-то сверхполиткорректные слова и таким образом дать людям место в обществе. По-моему, за стремлением что-то сделать со словами, обозначающими старость, стоит отчаянная попытка отрицать эту самую старость, с ее слабостью и ее ценностью. Как будто все одинаковые, как будто что 18, что 80, — все равно. Как будто старики как дети. А старики не как дети! Это такое стремление к вечной молодости: с лица убрать морщины и из языка стереть слова. А нужно признать старость, назвать ее своим именем и, думаю, реабилитировать. Интонации, честно говоря, тоже надо менять. Потому что если я говорю с любовью, то что бы я ни сказала, будет хорошо. А если я говорю с раздражением и смотрю на человека как на обузу, то могу быть изысканно-вежливой, но все же все понимают.
Построение культуры происходит в первую очередь через общение с человеком. И тогда это уже не «бабушка», это уже не «лицо преклонного возраста», а Валентина Петровна, Людмила Александровна или Лариса Сергеевна. Потому что поколения меняются, но имя остается чем-то очень-очень важным. В имени — индивидуальность человека. И старики иногда даже начинают плакать, когда их называют по имени. Потому что если я тебя называю по имени, значит, ты важен лично для меня. Ты не категория, ты — человек. Это дает стимул жить.
Светлана Файн
журналист
Свежие комментарии