По причине морозов занятия отменяются

Обычно она просыпалась за пару минут до «Пионерской зорьки». Мама в это время включала радио, и первые позывные утренней программы Наташка слушала уже с открытыми глазами и с отчётливой мыслью: ох, надо вставать…

А вставание зимой в 7.30 утра, когда за окном темень, особенно тяжко даётся в понедельник. Вчерашний выходной был таким морозным, что девочка не спешила выныривать из-под тёплого одеяла. Нынешняя зима только началась, но она помнила опыт прошлогодней. В особенно стылые дни отменяли школьные занятия для учеников с первого по пятый классы, а иногда и по седьмой. Минут через пять после начала «Зорьки» включалось местное радио, и женский голос произносил эти волшебные слова: «Занятия по причине морозов отменяются для учащихся», – и такое в детской душе наступало ликование!

Разве не счастье – просто остаться под этой ватной теплынью и спать дальше. Затем, проснувшись в пустой квартире (родители ушли на работу), включить телевизор – вдруг покажут какой-нибудь детский фильм. Под него позавтракать, на столе в кухне наверняка стоит тарелка с бутербродами. Потом опять нырнуть в кровать, достать из-под подушки книжку, которую мама вчера вырвала со словами: «Хватит читать – завтра в школу не встанешь!» – и узнать, наконец, что там дальше произошло с бедняжкой Джейн Эйр.

Книжка про любовь. Взята из бабушкиной библиотеки. Мама за чтением дочери не следила, доверяя Наташиному возрасту: ну что может интересовать ребёнка в десять лет? Отцу вообще не было до этого дела. А у Наташи между тем имелась уже своя сердечная тайна – Пашка Сергеев.

…Осознавать себя и окружающий мир она начала только в девять лет. Событий, произошедших с ней до этого возраста, Наташа почти не помнила. Например, если бы её спросили, что происходило на их дворовой ледяной горке три года назад, девочка ответить бы не смогла. Хотя горка точно заливалась, и Натаха, конечно же, с неё не раз скатывалась. Или нет? Ну вот абсолютно никаких воспоминаний. Странно.

А в прошлом году именно на ней, горке, не очень крутой, но длинной, тускло освещённой единственным в их дворе фонарём, протекали самые восхитительные часы её уже не совсем детской жизни. Ребятня примерно такого же возраста, вытеснив малышню, собиралась там, едва вечерело. Всегда – стайка девчонок с фанерными «сидушками», на которые плюхаешься попой и съезжаешь с визгом и доезжаешь, если повезёт, до самой ледяной кромки, захватывая ещё и снежную дорожку. Неизменно – стайка пацанов. Они до сидушек не опускаются, лихо скатываются на ногах, обутые в подшитые валенки или кирзачи. Каждого из смельчаков девчонки провожают придирчивым взглядом – оценивают.

Собственно, их интерес и есть та движущая сила, которая толкает мальчишек на рискованный шаг, поскольку случались здесь и шишки, и разбитые о лёд носы. Если кто-нибудь из смельчаков падает, бессердечные девчонки, толпящиеся наверху и ждущие возможности скатиться, злорадно хихикают.

Чем темнее и гуще становится ранний зимний вечер, тем жарче веселье на горке. Стоит девчонке плюхнуться на сидушку и покатить вниз, как с двух сторон прыгают и цепляются за неё мальчишки. Получается визжащая куча-мала, она скатывается вниз и там распадается на составляющие. Девчонка с красными щеками, с выбившимися из-под шапки волосами, вскакивает с неизменным «дураки!», подхватывает сидушку и бежит наверх, чтобы всё повторить сначала, продемонстрировать подружкам свой успех. И каким же восторгом сияют её глаза!
Кучи-малы накатывают одна на другую, внизу на льду иногда барахтаются до десятка ребят. Кирзачи скользят: иной пацан поднимется, не удержится, падая ухватится за дружка – и вот повалилась новая куча-мала. И смеху-то, смеху!..

Но главные для мальчишек – естественно, девчонки. А для девчонок главные – мальчишки. Для тех и других эта сторона жизни только-только приоткрыла щёлочку, и оттуда повеяло чем-то неведомым и таким манящим!

Молодецкие наскоки на катающихся девчонок – конечно, знаки внимания, и королева на горке та, за которую стремятся уцепиться больше пацанов. Уж как они могли разглядеть красоту в девчонках, которые и одеты-то зачастую одинаково – добротно и скучно, – великая загадка. Однако симпатии и антипатии на той горке складывались. Сердца ещё не разбивались, но слёзы обиды лились.

В прошлую зиму королевой здесь была Наташка.

В один из вечеров на горке началась какая-то беготня. Мальчишки азартно носились за визжавшими девчонками. Неподалёку стоял двухэтажный деревянный барак – жилой дом. Их, построенных в конце тридцатых, здесь было три. А вокруг – пятиэтажки-хрущобы. Бараки со своими сараями, палисадниками и живописными двориками представляли собой нечто вроде слободки.

И вот в пахнущий кошками подъезд ближнего к горке барака мальчишки загнали Наташку. Самый быстрый из преследователей тоже влетел в подъезд, и дружки тут же закрыли дверь и припёрли её спинами. Мальчишка, оказавшийся в западне, растерялся, попытался вырваться – не тут-то было. Пацаны гоготали снаружи и дверь не отпускали.
– Ты кто? – спросила Наташка. Надо же что-то говорить.
– Дед Пихто.
– Ну и дурак.

Общение не складывалось. Между тем и преследователи у двери, и этот «дед Пихто» совсем не понимали, что делать дальше. Первые топтались, сопели, хихикали, пытаясь выжать из ситуации максимум веселья, но уже плохо получалось, да и спины устали. Узник же молча бился плечом в деревянную преграду. Наташка тоже подошла – присоединилась. Этот «бум-бум» спасал обоих от глупого молчания в темноте – лампочка в подъезде не горела.

И ведь что-то между ними в эти минуты происходило! А может, произошло оно в те десять секунд, когда оба остановились, чтобы передохнуть, стояли лицом к лицу, громко дышали открытыми ртами, и глаза их блестели в темноте.

Со следующим толчком дверь распахнулась. «Злодеи» убегали в сторону горки, на ходу оборачивались и корчили рожи, снег скрипел под их ногами.

На следующий день Пашка Сергеев никому на горке не давал цепляться за Наташку. Сначала-то всё шло как обычно, и он тоже был в той толпе, сопровождавшей королеву по ледяной глади. Но внизу вскакивал и кидался в драку с посягнувшими прицепиться к её величеству. Пашка, не великий ростом и довольно щуплый, оказался отчаянным и бесстрашным рыцарем. Одного вечера ему хватило, чтобы отвадить всех соперников. С того дня только он скатывался с Наташкой и, пока девчонка, поднявшись, отряхивала шубейку, подхватывал её фанерку и ждал. И на горку они поднимались вместе.

Это было что-то новое под тем тусклым фонарём.

Их дружба крепла. Выяснилось, что Пашка живёт в одном из бараков. Однажды он привёл Наташку домой – захотел показать свой аквариум с рыбками. Его мама накормила их бульоном с пирожками. Было вкусно. Зимние каникулы закончились, началась школа.

Пашка учился на класс старше. Конечно, троечник. Сын работницы почты и водителя грузовика. Белобрысый, сероглазый и немногословный. Любитель аквариумных рыбок. Могла ли тогда подумать Наташка, что будет вспоминать его всю жизнь?

Вечерами неизменно встречались на горке. Она издали замечала знакомую фигуру: мальчишка стоял, повернувшись в сторону её пятиэтажки. Когда горка растаяла, встречались всё под тем же фонарём. В воскресенье иногда ходили в кино, парк, но чаще просто сидели на лавочке: Наташка пересказывала прочитанные книжки, болтала о всякой ерунде, а Пашка слушал. Никогда не спорил, не возражал – только смотрел и слушал. И ей это нравилось.

Он всегда провожал её домой. Это занимало от силы пять минут неспешным шагом. Но у пацанов из Наташкиного дома, с которыми у неё никогда не было конфликтов, вдруг мозги съехали набекрень – они не подпускали Наташкиного ухажёра к пятиэтажке. Нечего к нашей девчонке ходить! Улюлюкали, обзывали, кидали в него камни. Нарывались на драку – втроём на одного. И однажды нарвались – порвали на Пашке куртку. Наташка, пытавшаяся драчунов разнять, тогда сама озверела – завизжала, кинулась, вцепилась…

Ей было 12, а ему 13, когда летом начали ломать бараки. Руины кто-то вдобавок ночами поджигал – то и дело приезжали пожарные. Последний дом ещё стоял – Пашкин. Но ни мальчишка, ни девчонка не понимали, что грядут перемены, как-то не доходило до них.

Людей переселяли в микрорайон на другой конец большого города.

Наташка хорошо запомнила момент, когда они вдвоём стояли у тлеющих обгорелых останков Пашкиного барака. Он с родителями уже переехал – в тот дальний микрорайон, но ещё навещал родной двор. И это был последний день летних каникул. Потом она ждала воскресений, когда в привычный час в привычном месте возникала его знакомая фигура. В один из тех дней Пашка впервые взял её за руку – не так, как иногда делал на горке, помогая подняться с сидушки, – иначе. И у обоих замерло сердце.

Между тем финал приближался.

В тот год Наташка вдруг рванула вверх – переросла Пашку. На чуть-чуть, но для неё заметно. Ей это не нравилось, она злилась, будто мальчишка виноват. А ещё злилась, что он вырывался лишь по воскресеньям, причём с ноября стал приезжать ещё реже. А она, как идиотка, ждала, ходила под тем фонарём, и пацаны из её дома, проходя мимо, обязательно кричали что-нибудь гадкое. Понимали, почему Наташка там топчется одна да ещё с такой кислой физиономией. Эх, были бы тогда мобильные телефоны…

Когда Пашка приезжал, девчонка выплёскивала на него накопившуюся обиду, кричала: «Ну и не надо ко мне ездить, не очень-то и хотелось!» Зима проходила для них в какой-то нескончаемой тоске. И горка уже осталась в прошлом – они из неё выросли.

Однажды девчонка довела Пашку до слёз, увидев которые скривилась и произнесла очень обидную, по-взрослому обидную фразу. Прошлась по Пашкиной мелкости… Он уехал и не появлялся в старом дворе больше месяца. А когда приехал, Наташку нигде не нашёл. Под фонарём она его, конечно, уже не ждала.

Мальчишка долго кружил вокруг заветной пятиэтажки, заглядывал в окна квартиры (первый этаж), наконец зашёл в подъезд, чего раньше никогда не делал. Решился позвонить в Наташкину дверь? Наверное. Но не позвонил, потому что с верхних этажей как раз сбегали те трое, что кидались камнями. Пацаны выволокли Пашку на улицу и отмутузили. Нет, им тоже досталось, но нос оказался разбитым только у «ухажёра». Увидев кровь, нападавшие испугались и убежали. А Пашка вернулся в подъезд и на свежепобелённой стене кровью большими буквами написал: НАТАША.

А она? Что она? С ней произошло то, что на языке взрослых называется «выбить клин клином». Попереживав и позлившись на Пашку пару недель, Наташка влюбилась. В мальчика из девятого «Б», высокого, красивого, в модных джинсах. Теперь думала только о нём, ловила взгляды, трепетала при встрече. Будто какой-то злой волшебник взял ластик и стёр образ невзрачного Пашки из её памяти. Из её сердца.

Однако через несколько лет, приезжая в родной город, Наташа, студентка столичного вуза, с каким-то неизъяснимым чувством смотрела на широкое бурое пятно на стене подъезда. Буквы всё равно проступали.

…Когда Пашка дописывал имя любимой, из своей квартиры вышла соседка, тётя Лида. Увидев, что творится, она всплеснула руками, заохала и сначала завела мальчишку к себе, умыла, остановила кровь, а потом вручила ему ведро с водой и тряпку и велела «художество» смыть. Но буквы уже въелись в штукатурку.

Наташка снова приехала на каникулы, зашла в родной подъезд – в нём пахло недавним ремонтом. Бурое пятно исчезло под свежим слоем побелки. Глядя на то место, где оно находилось, девушка вдруг поняла, что вот теперь детство окончательно и бесповоротно закончилось. И впервые почувствовала нечто похожее на тревогу за будущее. Предчувствие не обмануло: впереди её ждала не очень-то радостная жизнь вдали от родного города. И чем старше Наташа становилась, тем чаще вспоминала Пашку – до сердечной боли. Многое ушло из памяти, а вот он почему-то оказался незабываемым.