Не порть людям праздник

Случилась эта история в конце семидесятых, когда московское население – как бы это сказать помягче? – не было столь культурным, каким оно является ныне.

В те годы питьевую воду в Москве все брали из-под крана, и весной она пахла навозом, поскольку именно этим продуктом удобряли колхозные поля. Навоз с талыми ручьями стекал в водохранилища, из которых вода уже подавалась в квартиры москвичей, якобы предварительно отстоявшись в очистных сооружениях.

Ныне вешние воды в квартирах у москвичей навозом не отдают. То ли качество очистки выросло, то ли фермерские поля удобряют уже не органикой, а химическими препаратами, не имеющими резкого запаха.

Зато в те далёкие времена чёрная икра была доступна даже честным труженикам. Поэтому труженик, в свою очередь, уважал страну и порой пытался что-нибудь полезное сделать во благо Родины. Но такова уж карма советского человека, что часто благие его порывы, наоборот, приносили немалый вред.

Как и по всей стране, в районе метро «Академическая», где я жил, практиковались коммунистические субботники. В конце апреля, когда уже стаял снег и земля подсохла, народ выходил на уборку мусора. Его собирали, сгребали в кучи и поджигали. Ядовитый смрад заполонял столицу, но люди почему-то не понимали его губительного воздействия. Они садились и выпивали у этих кострищ, довольные плодами своих трудов, пели про Каховку и «родную винтовку».

Однажды дым коммунистического субботника чересчур зловонно повалил в мою форточку, и я с двумя вёдрами воды вышел залить костёр. Этот акт празднующим субботник не понравился, и случился у нас конфликт, дошедший до драчки. На потасовку прибежал молодой участковый. Выслушав обе стороны, он сперва занял мою позицию и сказал, что не следовало жечь мусор прямо тут, под окнами.

И вдруг какая-то бабка зычно так закричала, указывая на меня:
– А кто он такой? Вот мы – трудящиеся, а он еврей! А они, евреи, всегда всем недовольны!
– Еврей! Еврей! – радостно подхватили эту мысль другие.

К слову сказать, я работал тогда кочегаром на заводе ЗИЛ, но доказывать мою классовую правильность не стал, как не стал отрицать и версию трудящихся по поводу моей национальности. Участкового такой поворот событий несколько озадачил, он скоро переметнулся в лагерь моих противников и начал поглядывать на меня с этаким прищуром.

На самом деле в моей вятской деревне Варсеги, из которой я примерно за год до тех событий подался в Москву, еврейский вопрос никогда не стоял – за неимением хотя бы одного еврея в нашем колхозе имени Моисея Марковича Володарского. И в тот момент я абсолютно не понимал, каких собак на меня тут вешают, назвав евреем. Нет, я, конечно, знал, что есть такая нация, но в те времена она для меня не значила ничего наряду с также никогда мною лично не виданными якутами или шведами.

В итоге конфликт закончился в пользу моих противников. Участковый велел мне не портить людям трудовой праздник, а коли дым Отечества мне несладок и неприятен, то лучше свалить туда, где на четверть бывший наш народ.

Мусор жгли во дворах не только в субботники, но и в обычные дни. Но скоро я стал умнее – не зря же нарекли евреем. Как только трудящиеся разводили свои костры, я звонил в пожарную охрану. Приезжали лютые огнеборцы и, пособачившись с трудовым народом, тушили пламя. Видал я потом, как пожарные приезжали тушить мусорные поджоги и по вызовам каких-то иных людей, явно следовавших моему примеру.

Таким вот образом мы, евреи, настоящие или мнимые, отучили москвичей от пагубной привычки жечь мусор.