Сирена ревела, меня везли в больницу. Всё казалось нереальным. Я видела озабоченные лица врачей, они спрашивали, сколько крови я потеряла, как меня зовут… Отвечать становилось всё труднее, язык тяжелел, я говорила тихо, мысли путались.
В коридоре больницы, лёжа на каталке, попросила пить. «Потерпи, тебе нельзя пить», – ответил врач. Пить хотелось нестерпимо, казалось, выпью воды – и силы сразу вернутся. Ещё раз попросила: «Пить! Воды, пожалуйста». Сердобольная нянечка дала полстакана какао, но хотелось воды, чистой, прозрачной, холодной.
Из разговора медперсонала я поняла: срочно нужна кровь. Меня повезли в операционную, положили на стол, подключили капельницу. Вокруг – белые стены, надо мной – операционный светильник… Врачи совещались, их было человек пять. Я смутно улавливала, о чём они говорят, поняла только, что в больнице нет крови моей группы и надо ехать на какую-то станцию. Кто-то предложил дать объявление на радио. Может, у кого-нибудь из сотрудников первая группа, отрицательный резус? Почувствовала – этому человеку меня жалко.
Врачи вышли. В операционной остались две женщины в белых халатах. Медсёстры, отрешённо подумала я. Рука на простыне стала бледно-жёлтой. Клонило ко сну. Просто «рубило», веки тяжелели. Тело стало как вата. Но оно становилось всё легче и вскоре стало не как вата, а лёгкое, как облако. Потом легче облака. И сладостная нега наполнила меня, даря блаженное забвение. Такого приятного чувства я никогда не испытывала. Я стала чем-то очень лёгким – легче облака, легче воздуха…
Одна из медсестёр вскрикнула: «Лариса, смотри, она уходит! Скорее!» Вторая бросилась ко мне с криком: «Только не закрывай глаза! Смотри на меня! Смотри на меня!» Она кричала и хлестала меня по щекам. Но я не чувствовала ни ударов, ни прикосновений, ничего. Меня подхватила и куда-то несла сладкая нега.
Перед глазами мелькала рука медсестры, я понимала – она приводит меня в чувство. Думает, умираю. Видела со стороны и её, и себя. И вдруг такая злость меня взяла: «Дура! Бьёт по лицу, думает, что умру. Я ни за что не умру! Я хочу в бабушкину деревню, в поле!» Я бы это произнесла, но говорить уже не могла, могла только закрыть глаза. И закрыла.
В детстве на каникулах я жила у бабушки. За деревней расстилался луг с тимофеевкой. Это такое злаковое растение, высокое, стройное. Кроме тимофеевки, на лугу росли «гусиные лапки», незабудки, колокольчики, а ещё сиреневые «метёлочки» и жёлтые лопухи. Водились лягушки, стрекотали кузнечики, жужжали шмели и пчёлы. Я любила этот луговой мир. Часто играла там одна. Так давно на нём не была. И вот нестерпимо захотелось на тот луг!
…Я стояла на лугу – огромном, от горизонта до горизонта, с тимофеевкой. Но что-то шло не так. Потом я заметила, что нет пчёл, не стрекочут кузнечики. Царила глубокая тишина, и цветы не издавали запаха. Я чувствовала себя лёгкой-лёгкой. Это тоже луг с тимофеевкой, но чужой, и я это поняла. Солнца в небе не увидела, но было светло. От горизонта ко мне двигался белый свет. Надвигался медленно, стеной. Не свет солнца и не электрический – другой. Он был белый, и от него не исходило ни тепла, ни холода; он не вызывал эмоций, не настораживал и не радовал. Он медленно и неотвратимо двигался в мою сторону.
Меня будили, а просыпаться не хотелось. Было хорошо там, где я пребывала. Однако желания оказаться во власти белого света, раствориться в нём, я тоже не испытывала. Меня настойчиво будили. Как же не хотелось возвращаться!
Какими-то манипуляциями врачи заставили открыть глаза. Шприцами вводили препараты в вены на руках и ногах. Веки оставались тяжёлыми, тянуло снова закрыть глаза. Я не чувствовала боли. Сильно надоедал один хирург. Мужчина всё время ко мне обращался, что-то спрашивал. Хотелось, чтобы отстал.
«Если ты сейчас начнёшь кричать, я тебя уколю иголкой очень больно», – сказал хирург. На этот раз я его поняла и мысленно ответила: «Ну и коли, я всё равно ничего не чувствую. Только отстань». Но он не отставал. В результате я смогла ему улыбнуться. Затем сказала: «Нет». Тихо сказала или просто пошевелила губами. Это его обрадовало.
Потихоньку стали возвращаться ощущения, а потом силы. Сначала я почувствовала, что могу шевелить губами, потом руками, а потом пришла боль…
Меня выписали через месяц. Какое это счастье – своими ногами идти по земле, иметь силы нести своё тело, дышать, чувствовать ветерок, запахи, смотреть на небо! Говорят, что счастье – любовь, но с полной уверенностью могу сказать, что счастье – жизнь. Осознание, что сама жизнь и есть счастье, пришло именно тогда. Я действительно стала воспринимать всё по-иному.
Валентина БЫСТРИМОВИЧ,
Минск
В коридоре больницы, лёжа на каталке, попросила пить. «Потерпи, тебе нельзя пить», – ответил врач. Пить хотелось нестерпимо, казалось, выпью воды – и силы сразу вернутся. Ещё раз попросила: «Пить! Воды, пожалуйста». Сердобольная нянечка дала полстакана какао, но хотелось воды, чистой, прозрачной, холодной.
Из разговора медперсонала я поняла: срочно нужна кровь. Меня повезли в операционную, положили на стол, подключили капельницу. Вокруг – белые стены, надо мной – операционный светильник… Врачи совещались, их было человек пять. Я смутно улавливала, о чём они говорят, поняла только, что в больнице нет крови моей группы и надо ехать на какую-то станцию. Кто-то предложил дать объявление на радио. Может, у кого-нибудь из сотрудников первая группа, отрицательный резус? Почувствовала – этому человеку меня жалко.
Врачи вышли. В операционной остались две женщины в белых халатах. Медсёстры, отрешённо подумала я. Рука на простыне стала бледно-жёлтой. Клонило ко сну. Просто «рубило», веки тяжелели. Тело стало как вата. Но оно становилось всё легче и вскоре стало не как вата, а лёгкое, как облако. Потом легче облака. И сладостная нега наполнила меня, даря блаженное забвение. Такого приятного чувства я никогда не испытывала. Я стала чем-то очень лёгким – легче облака, легче воздуха…
Одна из медсестёр вскрикнула: «Лариса, смотри, она уходит! Скорее!» Вторая бросилась ко мне с криком: «Только не закрывай глаза! Смотри на меня! Смотри на меня!» Она кричала и хлестала меня по щекам. Но я не чувствовала ни ударов, ни прикосновений, ничего. Меня подхватила и куда-то несла сладкая нега.
Перед глазами мелькала рука медсестры, я понимала – она приводит меня в чувство. Думает, умираю. Видела со стороны и её, и себя. И вдруг такая злость меня взяла: «Дура! Бьёт по лицу, думает, что умру. Я ни за что не умру! Я хочу в бабушкину деревню, в поле!» Я бы это произнесла, но говорить уже не могла, могла только закрыть глаза. И закрыла.
В детстве на каникулах я жила у бабушки. За деревней расстилался луг с тимофеевкой. Это такое злаковое растение, высокое, стройное. Кроме тимофеевки, на лугу росли «гусиные лапки», незабудки, колокольчики, а ещё сиреневые «метёлочки» и жёлтые лопухи. Водились лягушки, стрекотали кузнечики, жужжали шмели и пчёлы. Я любила этот луговой мир. Часто играла там одна. Так давно на нём не была. И вот нестерпимо захотелось на тот луг!
…Я стояла на лугу – огромном, от горизонта до горизонта, с тимофеевкой. Но что-то шло не так. Потом я заметила, что нет пчёл, не стрекочут кузнечики. Царила глубокая тишина, и цветы не издавали запаха. Я чувствовала себя лёгкой-лёгкой. Это тоже луг с тимофеевкой, но чужой, и я это поняла. Солнца в небе не увидела, но было светло. От горизонта ко мне двигался белый свет. Надвигался медленно, стеной. Не свет солнца и не электрический – другой. Он был белый, и от него не исходило ни тепла, ни холода; он не вызывал эмоций, не настораживал и не радовал. Он медленно и неотвратимо двигался в мою сторону.
Меня будили, а просыпаться не хотелось. Было хорошо там, где я пребывала. Однако желания оказаться во власти белого света, раствориться в нём, я тоже не испытывала. Меня настойчиво будили. Как же не хотелось возвращаться!
Какими-то манипуляциями врачи заставили открыть глаза. Шприцами вводили препараты в вены на руках и ногах. Веки оставались тяжёлыми, тянуло снова закрыть глаза. Я не чувствовала боли. Сильно надоедал один хирург. Мужчина всё время ко мне обращался, что-то спрашивал. Хотелось, чтобы отстал.
«Если ты сейчас начнёшь кричать, я тебя уколю иголкой очень больно», – сказал хирург. На этот раз я его поняла и мысленно ответила: «Ну и коли, я всё равно ничего не чувствую. Только отстань». Но он не отставал. В результате я смогла ему улыбнуться. Затем сказала: «Нет». Тихо сказала или просто пошевелила губами. Это его обрадовало.
Потихоньку стали возвращаться ощущения, а потом силы. Сначала я почувствовала, что могу шевелить губами, потом руками, а потом пришла боль…
Меня выписали через месяц. Какое это счастье – своими ногами идти по земле, иметь силы нести своё тело, дышать, чувствовать ветерок, запахи, смотреть на небо! Говорят, что счастье – любовь, но с полной уверенностью могу сказать, что счастье – жизнь. Осознание, что сама жизнь и есть счастье, пришло именно тогда. Я действительно стала воспринимать всё по-иному.
Валентина БЫСТРИМОВИЧ,
Минск
Свежие комментарии