Трепетные чувства американца

Во все времена студенческая братия в общежитиях страдала от социального неравенства. Студенты, живущие дальше других, получают обычно лучшие условия, чем те, кто обитает поблизости от места учёбы. Старшекурсники всегда могли выбирать тип кровати, в то время как бесправным первокурсникам полагалась только классическая сетчатая койка. Разумеется, те, кто находился в хороших отношениях с комендантом, кастеляншей и профкомом, словно сыр в масле катались. Не говоря уже об аспирантах, доцентах и докторантах, получавших более удобные комнаты. А некоторые даже поселялись в этих хоромах в одиночку.

Негласные правила действовали и в отношении иностранных учащихся, которых руководство вуза во избежание потенциальных эксцессов не разрешало заселять в нашу общагу на задворках Москвы. Им выделили для проживания целый этаж в одном из административных корпусов вуза. Оно и понятно: и на виду, и под охраной, и пьяные обитатели общаги не потревожат зарубежных гостей. Правда, и в этом вопросе иногда случались исключения.

Когда я учился на старших курсах и жил в общаге, у моего однокурсника Игоря объявился необычный сосед, американец Джон. Он поступил в аспирантуру и защищал диссертацию по истории русского баптизма и сам был то ли меннонитом, то ли амишем – в общем, одним из тех консервативных чудаков, которые, если верить слухам, до сих пор ходят в Америке в одежде XIX века, ездят в повозках, запряжённых лошадьми, и поют религиозные гимны.
Места в общаге для иностранных студентов и аспирантов по каким-то причинам не хватило. Говорят, Джону предлагали поселиться в гостинице, но он отказался и потребовал к себе отношения как к самому обычному студенту. Руководство решило: ну, раз иностранец хочет испытать собственный аскетизм, да будет так. В общем, сплавили Джона к нам в общагу. Поселили одного, в комфортной двушке.

Впервые я увидел американца, когда зашёл к Игорю за каким-то конспектом. В ванной приводил себя в порядок худой как жердь парень лет тридцати, с короткой боцманской бородкой, как у Авраама Линкольна, в чёрной жилетке и простецких домотканых штанах на подтяжках, будто он сошёл со страниц «Хижины дяди Тома». На голове Джон носил характерную чёрную шляпу и снимал её, видимо, только у себя в комнате. Что происходило в покоях американца, никто не знал, поскольку Джон никого не пускал на порог. Да никто и не стремился к странному обитателю двушки – всем и своих забот хватало.

Первое, что сделал Джон, – сменил замок в комнате. Но на какой – это надо видеть! Вместо обычной смены личинки он повесил на дверь увесистый амбарный замок совершенно раритетного вида. Не знаю, где он его раздобыл, возможно, привёз с собой из-за океана.

– Это ещё что, – рассказывал Игорёк. – У него нет ни телефона, ни компьютера.
– То есть как нет? – не понял я. – А как же он готовится, пишет конспекты и свой диссер?
– От руки, – рассказал Игорь. – Сам видел однажды через раскрытую дверь. Не знаю, кто у него всё это принимает. У него там ещё керосиновая лампа на столе стоит. И свечи. Сначала я подумал, что он электричеством не пользуется. Но потом увидел, что свет всё же включает.

Большую часть времени двушка американца напоминала склеп – оттуда не доносилось ни звука, хотя соседи знали, что Джон внутри. Изредка к нему приходили гости – две девушки и бородатый парень, правда, одеты они были по-современному. Разговаривали с ним по-английски, но долго не задерживались. Передавали постояльцу пухлые папки с какими-то бумагами, наскоро прощались и исчезали.

Лишь однажды у американца стало шумно. К нему зашла процессия из пяти или шести человек. Потом внутри нараспев читали молитвы на английском, затем кто-то тихонько запел. Впрочем, эта выбивающаяся из общего режима сцена продолжалась недолго, минут пятнадцать. После гости ушли, и в двушке Джона снова воцарилось гнетущее молчание.

Игорь с соседями первое время приглашали американца к себе, пытались угостить пивом, но тот отказывался. Джон был подчёркнуто вежлив с соседями, худо-бедно изъяснялся на русском. Во всяком случае, прекрасно знал выражения «спасибо», «пожалуйста», «ко мне заходили?» и «твоя очередь мыть общий коридор». Тем не менее далеко не всем обитателям блока вежливый Джон пришёлся по душе.

– Не нравится мне этот сектант, – хмурился Шурик, сосед Игорька по блоку. – Явно с прибабахом. И всегда улыбается. От такого всего можно ожидать.
– Да ладно тебе, с чего ты взял? – возражал Игорь. – Он же абсолютно безобидный. Живёт тихо как мышь.
– Ну да, живёт тихо, – ворчал Саша. – А потом соседи вот таких тихонь попадают в криминальные хроники. Может, они там в секту наших девок принимают. Или квартиры наивных пенсионерок на себя переписывают.
– Угомонись уже, – умолял Игорь приятеля.
– Слушай, а давай его доведём? – не унимался Сашок. – Например, запишем на диктофоне «Умри, умри…» – и пустим по циклу гонять, пока он с ума не сойдёт? Другой вариант: сами уйдём, оставим дверь приоткрытой и нальём на пороге лужу томатного сока или красной краски, будто здесь случилось что-то страшное?
– Шурик, это ты представляешь угрозу для общества, а вовсе не Джон, – покачал головой мой однокурсник. – Тебя самого лечить надо. Нормальному человеку такие вещи в голову не придут.
– Я-то как раз понятен, как таблица умножения, – не соглашался сосед. – А этот твой сектант себе на уме. Я таким не доверяю.
– Слушай, ну чего ты к нему пристал? Тебя никто и не просит ему доверять. Просто живи с Джоном в мире, не обращай внимания. Он же к тебе не лезет?

Однажды Шурик договорился с соседями по блоку, что те придут лишь к полуночи: он собрался весело провести с девушкой время, а свободной «хаты», как назло, ни у неё, ни у него. Впрочем, подобная практика существовала: студенты договаривались в таких ситуациях и входили в положение. Правда, временно изгнанному Игорю идти особо было некуда, и он убивал время у меня в комнате.

Мы сидели и пили пиво, когда к нам постучали. Открываю дверь, на пороге стоит Шурик.

– Гарик у тебя? – хмуро осведомился.
– Да, здесь. Заходи.

Шурик вошёл, увидел Игорька и присел к нам. Попросил пива.
– Что стряслось? – изнывали мы от любопытства. – Не дала, что ли?
– Нет, всё нормально, – изрёк Сашка, вытерев губы от пены. – Там другое. Прикиньте, только легли, а я как представил, что этот Джон сейчас за стенкой молится перед своими свечами, и у меня сразу всё желание свернулось. Ну не могу я так!

Однако больше Шурик бочку на Джона не катил.

И всё же однажды нам удалось задеть американца. Молился за стенкой Джон или нет, мы не знали, но это не мешало нам самим время от времени устраивать в комнате шумный студенческий сабантуй с морем выпивки и неприхотливой закуской. За нежный слух и трепетное религиозное чувство американца мы, конечно, не переживали. Естественно, на тусовках присутствовали и девчонки, звучала музыка из двухкассетников, кто-то даже приносил гитару.

Однажды, когда наше гулянье продлилось глубоко за полночь, в дверь комнаты постучали. Мы открыли и обомлели: перед нами стоял Джон в длинной белой ночнушке до пят и настоящем спальном колпаке.

– Можно, пожалуйста, тишина? – улыбнулся американец. – Вы мешайте спать.

Игорёк промямлил в ответ что-то, после чего Джон ушёл к себе.

– Что это было? – спросил Шурик. – Привидение с моторчиком?
– А вы видели его башмаки? – спросила одна из девушек.
– Нет, а что, он был в башмаках? Разве не в тапках? – удивился я.
– Не, он тапки не носит.
– На нём были башмаки, – сказала студентка. – Деревянные, блин, башмаки! Как у Нильса, который с гусями… У вас там что, портал времени?

Впрочем, Джон недолго разделял наше общество. Ещё до конца второго года обучения он спешно съехал – сказал, что закончил писать проект, защищается раньше времени. Зашёл попрощаться.

– Вот, писать мне, – он протянул Игорю листок бумаги, на котором безумно красивым каллиграфическим почерком был начертан по-английски адрес какого-то крохотного городка, затерянного в глубинах штата Иллинойс.
– А это вам угощаться, – Джон притащил огромный кожаный чемодан, распахнул, и Игорь с Шуриком открыли рты от изумления. Внутренности чемодана были разделены на множество мелких секций, в каждой были упрятаны свиная колбаса, ветчина, паштеты и ещё что-то, по-видимому, очень вкусное, но с ходу не определимое. Джон достал пару витков колбасы и положил на стол.
– Угощаться, – повторил он.
– Может, выпьешь на дорожку? – удивлённый донельзя Игорь вытащил из рюкзака пиво.
– Нет-нет, нам нельзя! – запротестовал Джон. – Был очень рад быть с вами. Мне пора.

И ушёл – так же тихо, как и жил.

– Колбаса оказалась вкуснющей, с чесноком и травами, – вспоминал Игорь. – Наверное, ему посылку родственники отправили. Хотя он мог её и с собой привезти, хранить всё время как НЗ. Я бы не удивился.

Я не понял, какой кайф испытывал Джон от жизни с такими отморозками, как мы – наблюдая каждый день студенческое пьянство, вольность нравов, коридорный мат и прочие спутники общажного быта. Что самое удивительное, он ни разу не позволил себе возмутиться, покачать права или даже просто повысить голос. Ведь он при желании мог позже настоять, чтобы вуз всё-таки выделил ему тихую нормальную комнату в «блатной» общаге для привилегированных лиц. Но Джон предпочёл выносить наше свинство с улыбкой на устах.

Зачем он всё это терпел? Может, изучал нас, а может, просто закалял свою веру? Или просто был неприхотлив, потому что повидал на своём веку и не такое? Кто знает.