Кажется, так было всегда. В дни памятных дат и скорбных торжеств, в будни и по праздникам люди идут и идут к могиле Неизвестного солдата в Александровском саду у стен Московского Кремля. Главы государств и партийные руководители, министры и депутаты, представители официальных делегаций дружественных стран – все равны перед этой памятью и этим подвигом, перед главной гражданской святыней нашего Отечества.
Однако, как это ни кажется сегодня удивительным, истоки великой традиции довольно далеко отстоят по времени от победы в войне. И ещё удивительнее, что даже в Советском Союзе создание мемориала не обошлось без элементов внутренней борьбы и подспудного конфликта. И на то было несколько причин. Некоторые из них так прочно забылись, что в наше время их даже непросто себе представить.
Проблема в Жукове
В 1945 году 9 мая было объявлено выходным днём, «праздником всенародного торжества». Но в 1947-м году выходной упразднили, перенесли на 1 января. При этом саму памятную дату, вопреки мнению некоторых историков, никто не отменял. В Советском Союзе существовало множество праздников – и 23 февраля ярчайший тому пример, – которые приходились на рабочий день.
Однако факт остаётся фактом: с 1947 по 1964 годы, то есть целых семнадцать лет при Сталине и Хрущёве, отдельного выходного на День Победы не было. Как не было минуты молчания и других ритуалов. Их нам подарили Леонид Ильич Брежнев и новое поколение советских руководителей, пришедших к власти после отставки Хрущёва.
Это обстоятельство часто ускользает из исторической памяти, а хорошо бы его помнить.
Каким образом в стране, победившей в страшной войне, могла случиться подобная подмена, объяснить довольно сложно. Скорее всего, дело в самом внутреннем устройстве советской системы. Главных причин было две – одна более общая и другая, назовём её частно-исторической.
В идеологическом плане партийные бонзы, видимо, не хотели, чтоб праздник Победы в народном сознании вытеснял годовщину революции. И здесь, со своей колокольни, они были правы. Для миллионов советских людей, потерявших близких в Отечественной войне, её события оставались частью личной судьбы, боли, трагедии и преодоления. А революция и Гражданская всё дальше уходили в разряд символов и пропагандистских клише.
С другой стороны, у Сталина и тем более у Хрущёва сложились непростые отношения с Георгием Константиновичем Жуковым. Официальные торжества Победы трудно было представить себе без опального маршала. Партийные руководители уже приходили в ужас, когда в конце 40-х годов, в бытность Георгия Константиновича «в почётной ссылке» на Урале, свердловские демонстранты, приветствуя командующего военного округа на Первое мая, скандировали: «Жуков! Жуков!»
Сталин, надо отдать ему должное, всё-таки имел совершенно другой, по сравнению с Хрущёвым, масштаб личности. Он понимал настроение народа и вернул маршала Победы в Москву. Но до возвращения большого праздника оставалось ждать ещё больше десятилетия.
Хрущёв же, который, в свою очередь, был дважды обязан Жукову властью, а возможно и жизнью, никогда не мог этого простить. И просто банально боялся. Кроме того, Никита Сергеевич прекрасно понимал, что в сознании народа Победа в войне связана не столько с Жуковым, сколько со Сталиным. А разоблачения Сталина – главный и едва ли не единственный его конёк. И здесь опять трудно было свести концы с концами.
Письмо полковника Зверева
Однако идея создания мемориала в честь павших воинов у стен Московского Кремля впервые прозвучала именно в хрущёвское время.
Полковник-артиллерист Николай Николаевич Зверев прочёл в «Литературной газете» небольшую заметку о том, что подобный памятник собираются открыть на Украине, в Киеве. Киев вызвал у него резкое возражение, и он написал письмо на имя председателя Совета министров СССР Николая Булганина.
Зверев писал: «Создание в Киеве могилы Неизвестного солдата, как памятника общесоюзного значения, не оправдывается территориально. Такой памятник целесообразно создавать в столице государства – в Москве с тем, чтобы он имел отношение к любому гражданину Советского Союза, независимо от национальности и религиозной принадлежности. Это значит, что во внешней форме памятника и его оформлении не должно быть никаких ярко выраженных национальных, религиозных или антирелигиозных элементов… Надо полагать, что создание такого общесоюзного памятника в Москве будет с одобрением встречено всем советским народом. Многие советские люди, потерявшие без вести своих родных и близких в прошлой войне, получат духовное удовлетворение, придя почтить память Неизвестного солдата Советской армии».
Письмо Зверева обсуждалось в ЦК и даже было принято постановление: «Поручить тт. Шепилову, Жукову, Брежневу и Фурцевой рассмотреть вопрос об увековечении памяти павших в Великой Отечественной войне и о сооружении памятников победы над врагом и свои предложения внести в ЦК КПСС».
Однако уже через год Хрущёв расправился с Шепиловым и Булганиным, придумав «антипартийную группу Молотова, Маленкова, Кагановича, Булганина и примкнувшего к ним Шепилова». Попал в опалу и был смещён с поста министра обороны маршал Жуков.
Дело московского мемориала оказалось задвинуто на несколько десятилетий.
Крамольная мысль Николая Егорычева
Всё изменилось с отставкой Хрущёва. Брежнев, сам фронтовик, почти сразу после прихода к власти объявил, что двадцатилетняя годовщина Победы будет отмечаться в стране так широко, как никогда этот праздник не отмечался до тех пор. День Победы был объявлен выходным, учреждена медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне».
9 мая на Красной площади прошёл парад, по телевидению и радио впервые объявлена минута молчания. Ещё живы были ветераны, ещё не остыла семейная память о погибших и пропавших без вести. То был настоящий праздник «со слезами на глазах», о котором поётся в позднейшей песне. Единственный национальный праздник советского периода, который пережил смену эпох.
В декабре 1966 года, через полтора года после двадцатилетия Победы, страна готовилась торжественно отметить четверть века битвы под Москвой. Занимаясь подготовкой к юбилейным мероприятиям, первый секретарь московского горкома партии Николай Григорьевич Егорычев вдруг понял, что в столице нет памятника воинам, защищавшим город! Но такой памятник не мог быть чисто московским, он должен был являться общенациональным.
Егорычев рассказывал, что тут как раз позвонил ему Председатель Совета министров Алексей Николаевич Косыгин, который побывал в Польше, участвовал в торжественном возложении цветов к варшавскому «вечному огню» и поинтересовался, почему ничего подобного нет в Москве.
«Да мы как раз об этом и думаем», – отвечал секретарь московского горкома.
Проект поручили архитекторам Юрию Рабаеву, Дмитрию Бурдину и Владимиру Климову, а также скульптору Николаю Томскому. Теперь важно было определиться с местоположением. Выбор пал на Александровский сад.
Удивительно, но тогда, полстолетия назад, это было довольно запущенное место. Даже кремлёвская стена и та требовала реставрации. Вдобавок на чахлом газоне стоял памятник «жертвам революции», и это было очень серьёзное препятствие.
Хотя, в сущности, не совсем так. На самом деле то был памятник «300-летию Дома Романовых», с которого большевики убрали надпись и выбили имена своих героев. Говорят, список главных революционеров всех времён и народов составлял сам Ленин. Всё связанное с Лениным становилось в те годы неприкосновенным.
И тут Егорычеву пришла в голову почти крамольная мысль – монархически-революционный обелиск слегка переместить (его и сейчас можно легко обнаружить в Александровском саду у грота). И, что самое удивительное, он уговорил генерального архитектора города Геннадия Фомина сделать это без санкции Политбюро – дескать, никто не заметит.
И был прав, не заметили. Если б заметили, вполне вероятно, не сносить бы обоим головы.
Так впервые День Победы «подвинул» праздник октябрьской годовщины.
Брежнев и маленькие хитрости
Уже с готовым проектом Егорычев пришёл к Брежневу. Но Леонид Ильич идею воспринял неожиданно прохладно. Возможно, как пишет сам Егорычев, взревновал. Как это так, за его спиной Косыгин и Егорычев затеяли такое красивое дело. И он здесь не первый застрельщик. А ведь входил когда-то ещё в хрущёвскую комиссию…
Больше всего Генеральному не понравилось место.
– Почему Александровский сад? – удивлялся он. – Поищите другое.
Брежневу предлагали Ленинские горы, стрелку Москвы-реки, где сейчас памятник Петру Первому, или Манежную площадь, где нынче забавные фигурки скульптора Церетели. Но генсек не спешил согласовывать варианты. И, вероятно, создание памятника вновь бы отложили, если бы Егорычев, сам фронтовик, потерявший на войне родного брата, не решил стоять до конца.
К 6 ноября, когда должно было пройти очередное заседание к годовщине революции, архитектор Фомин подготовил полный макет памятника. Его выставили в комнате отдыха Президиума в Кремлёвском дворце съездов. Члены Политбюро один за другим рассматривали проект и восхищались: «Какая отличная идея!» Даже Суслов и тот восхитился. Тут уж Леониду Ильичу деваться было некуда. Все высказались «за».
…По крайней мере, так звучит версия истории в исполнении Егорычева. Но есть нюанс. Ровно через год, в 1967-м, Николай Егорычев резко раскритиковал военную политику маршала Гречко и был отправлен в отставку. Так что с Леонидом Ильичом у него могли быть свои счёты.
Простые русские слова
Каждый человек, пришедший в Александровский сад к Вечному огню, читает: «Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен». И, казалось бы, других слов здесь и не может быть.
Однако у знаменитой надписи есть своя история.
Любой литератор или журналист знает, как сложно в ответственных случаях придумать верное выражение чувства или идеи, создать броский заголовок. А тут речь шла об общенациональной эпитафии миллионам советских людей, погибших и пропавших без вести в годы Великой Отечественной войны.
Найти слова, которые должны выразить дух мемориала, было поручено четырём крупнейшим советским писателям – автору государственного гимна Сергею Михалкову и фронтовикам Константину Симонову, Сергею Смирнову и Сергею Наровчатову.
Остановились на формуле: «Имя его неизвестно, подвиг его бессмертен».
И разошлись.
Но Николаю Егорычеву казалось, что в этих словах есть что-то не то. Немного отчуждённо они звучали.
И только к ночи, созвонившись с Михалковым, решили заменить «его» на «твоё».
Теперь нам кажется, что иначе и не могло быть:
«Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен».
Кто ты, неизвестный солдат?
Когда все решения были приняты, предстояло выполнить ещё одну важнейшую задачу – найти останки безымянного воина, которому суждено стать главной святыней мемориала. Всё тот же Егорычев рассказывал, что братскую могилу обнаружили при строительных работах в подмосковном Зеленограде. Однако, видимо, это аберрация памяти.
Захоронение нашли крюковские школьники ещё в 1963-м году. Ребята гуляли с собакой, и пёс почуял на пустыре что-то непонятное. Это был окоп с двенадцатью павшими воинами.
Тут перед партийными руководителями встал щекотливый и болезненный вопрос выбора. Солдат должен быть на самом деле неизвестным, защитником, геройски погибшим за Москву. Розыск доверили специальному человеку – секретарю горкома по строительству Алексею Калашникову.
Нашли останки в хорошо сохранившейся шинели без знаков отличия.
«Если бы это был расстрелянный дезертир, – рассуждали в горкоме, – с него сняли бы ремень. Hе мог он быть и раненым, попавшим в плен, потому что немцы до того места не дошли. Так что совершенно ясно: это советский солдат, который геройски погиб, обороняя столицу. Документов при нём в могиле найдено не было – прах этого рядового по-настоящему безымянный».
Перезахоронение Неизвестного солдата со всеми возможными воинскими почестями стало событием общенационального масштаба.
3 декабря гроб на артиллерийском лафете доставили в Москву. По всей Тверской (тогда – улице Горького) стояли сотни тысяч москвичей. Некоторые рыдали в голос. Старики крестились. На Манежной площади гроб сняли с лафета.
Единственное, что было известно о павшем воине, – он служил в 16-й армии, которой командовал Рокоссовский. Маршал и встретил у Александровского сада гроб со своим рядовым.
Вечный огонь был зажжён спустя несколько месяцев – в День Победы 1967 года. Факел от Вечного огня на Марсовом поле в Ленинграде (первый подобный памятник в СССР) по эстафете доставили в Москву. Как свидетельствуют современники, по всему 700-километровому шоссе стоял живой коридор, никем не организованный – что существенно для советских реалий. Люди хотели ещё раз почтить память погибших.
8 мая кортеж прибыл в Москву. Ленинградское шоссе, Ленинградский проспект и улица Горького вновь были заполнены народом. На Манежной площади факел принял легендарный лётчик Алексей Мересьев, герой «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого, в ту пору ответственный секретарь Советского комитета ветеранов войны.
Зажигал огонь Леонид Ильич Брежнев. Говорят, в самый ответственный момент Генеральный секретарь немного опоздал поднести факел. Раздался характерный газовый хлопок. Брежнев чуть отшатнулся. Этот момент был вырезан из телевизионного репортажа, поэтому на картинке мы видим, как Генеральный подносит факел – и потом сразу огонь уже горит.
Быть может, так и лучше. Горит Вечный огонь, который символизирует нашу национальную память. Достояние, которое никто у нас не отнимет.
В 1945 году 9 мая было объявлено выходным днём, «праздником всенародного торжества». Но в 1947-м году выходной упразднили, перенесли на 1 января. При этом саму памятную дату, вопреки мнению некоторых историков, никто не отменял. В Советском Союзе существовало множество праздников – и 23 февраля ярчайший тому пример, – которые приходились на рабочий день.
Однако факт остаётся фактом: с 1947 по 1964 годы, то есть целых семнадцать лет при Сталине и Хрущёве, отдельного выходного на День Победы не было. Как не было минуты молчания и других ритуалов. Их нам подарили Леонид Ильич Брежнев и новое поколение советских руководителей, пришедших к власти после отставки Хрущёва.
Это обстоятельство часто ускользает из исторической памяти, а хорошо бы его помнить.
Каким образом в стране, победившей в страшной войне, могла случиться подобная подмена, объяснить довольно сложно. Скорее всего, дело в самом внутреннем устройстве советской системы. Главных причин было две – одна более общая и другая, назовём её частно-исторической.
В идеологическом плане партийные бонзы, видимо, не хотели, чтоб праздник Победы в народном сознании вытеснял годовщину революции. И здесь, со своей колокольни, они были правы. Для миллионов советских людей, потерявших близких в Отечественной войне, её события оставались частью личной судьбы, боли, трагедии и преодоления. А революция и Гражданская всё дальше уходили в разряд символов и пропагандистских клише.
С другой стороны, у Сталина и тем более у Хрущёва сложились непростые отношения с Георгием Константиновичем Жуковым. Официальные торжества Победы трудно было представить себе без опального маршала. Партийные руководители уже приходили в ужас, когда в конце 40-х годов, в бытность Георгия Константиновича «в почётной ссылке» на Урале, свердловские демонстранты, приветствуя командующего военного округа на Первое мая, скандировали: «Жуков! Жуков!»
Сталин, надо отдать ему должное, всё-таки имел совершенно другой, по сравнению с Хрущёвым, масштаб личности. Он понимал настроение народа и вернул маршала Победы в Москву. Но до возвращения большого праздника оставалось ждать ещё больше десятилетия.
Хрущёв же, который, в свою очередь, был дважды обязан Жукову властью, а возможно и жизнью, никогда не мог этого простить. И просто банально боялся. Кроме того, Никита Сергеевич прекрасно понимал, что в сознании народа Победа в войне связана не столько с Жуковым, сколько со Сталиным. А разоблачения Сталина – главный и едва ли не единственный его конёк. И здесь опять трудно было свести концы с концами.
Письмо полковника Зверева
Однако идея создания мемориала в честь павших воинов у стен Московского Кремля впервые прозвучала именно в хрущёвское время.
Полковник-артиллерист Николай Николаевич Зверев прочёл в «Литературной газете» небольшую заметку о том, что подобный памятник собираются открыть на Украине, в Киеве. Киев вызвал у него резкое возражение, и он написал письмо на имя председателя Совета министров СССР Николая Булганина.
Зверев писал: «Создание в Киеве могилы Неизвестного солдата, как памятника общесоюзного значения, не оправдывается территориально. Такой памятник целесообразно создавать в столице государства – в Москве с тем, чтобы он имел отношение к любому гражданину Советского Союза, независимо от национальности и религиозной принадлежности. Это значит, что во внешней форме памятника и его оформлении не должно быть никаких ярко выраженных национальных, религиозных или антирелигиозных элементов… Надо полагать, что создание такого общесоюзного памятника в Москве будет с одобрением встречено всем советским народом. Многие советские люди, потерявшие без вести своих родных и близких в прошлой войне, получат духовное удовлетворение, придя почтить память Неизвестного солдата Советской армии».
Письмо Зверева обсуждалось в ЦК и даже было принято постановление: «Поручить тт. Шепилову, Жукову, Брежневу и Фурцевой рассмотреть вопрос об увековечении памяти павших в Великой Отечественной войне и о сооружении памятников победы над врагом и свои предложения внести в ЦК КПСС».
Однако уже через год Хрущёв расправился с Шепиловым и Булганиным, придумав «антипартийную группу Молотова, Маленкова, Кагановича, Булганина и примкнувшего к ним Шепилова». Попал в опалу и был смещён с поста министра обороны маршал Жуков.
Дело московского мемориала оказалось задвинуто на несколько десятилетий.
Крамольная мысль Николая Егорычева
Всё изменилось с отставкой Хрущёва. Брежнев, сам фронтовик, почти сразу после прихода к власти объявил, что двадцатилетняя годовщина Победы будет отмечаться в стране так широко, как никогда этот праздник не отмечался до тех пор. День Победы был объявлен выходным, учреждена медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне».
9 мая на Красной площади прошёл парад, по телевидению и радио впервые объявлена минута молчания. Ещё живы были ветераны, ещё не остыла семейная память о погибших и пропавших без вести. То был настоящий праздник «со слезами на глазах», о котором поётся в позднейшей песне. Единственный национальный праздник советского периода, который пережил смену эпох.
В декабре 1966 года, через полтора года после двадцатилетия Победы, страна готовилась торжественно отметить четверть века битвы под Москвой. Занимаясь подготовкой к юбилейным мероприятиям, первый секретарь московского горкома партии Николай Григорьевич Егорычев вдруг понял, что в столице нет памятника воинам, защищавшим город! Но такой памятник не мог быть чисто московским, он должен был являться общенациональным.
Егорычев рассказывал, что тут как раз позвонил ему Председатель Совета министров Алексей Николаевич Косыгин, который побывал в Польше, участвовал в торжественном возложении цветов к варшавскому «вечному огню» и поинтересовался, почему ничего подобного нет в Москве.
«Да мы как раз об этом и думаем», – отвечал секретарь московского горкома.
Проект поручили архитекторам Юрию Рабаеву, Дмитрию Бурдину и Владимиру Климову, а также скульптору Николаю Томскому. Теперь важно было определиться с местоположением. Выбор пал на Александровский сад.
Удивительно, но тогда, полстолетия назад, это было довольно запущенное место. Даже кремлёвская стена и та требовала реставрации. Вдобавок на чахлом газоне стоял памятник «жертвам революции», и это было очень серьёзное препятствие.
Хотя, в сущности, не совсем так. На самом деле то был памятник «300-летию Дома Романовых», с которого большевики убрали надпись и выбили имена своих героев. Говорят, список главных революционеров всех времён и народов составлял сам Ленин. Всё связанное с Лениным становилось в те годы неприкосновенным.
И тут Егорычеву пришла в голову почти крамольная мысль – монархически-революционный обелиск слегка переместить (его и сейчас можно легко обнаружить в Александровском саду у грота). И, что самое удивительное, он уговорил генерального архитектора города Геннадия Фомина сделать это без санкции Политбюро – дескать, никто не заметит.
И был прав, не заметили. Если б заметили, вполне вероятно, не сносить бы обоим головы.
Так впервые День Победы «подвинул» праздник октябрьской годовщины.
Брежнев и маленькие хитрости
Уже с готовым проектом Егорычев пришёл к Брежневу. Но Леонид Ильич идею воспринял неожиданно прохладно. Возможно, как пишет сам Егорычев, взревновал. Как это так, за его спиной Косыгин и Егорычев затеяли такое красивое дело. И он здесь не первый застрельщик. А ведь входил когда-то ещё в хрущёвскую комиссию…
Больше всего Генеральному не понравилось место.
– Почему Александровский сад? – удивлялся он. – Поищите другое.
Брежневу предлагали Ленинские горы, стрелку Москвы-реки, где сейчас памятник Петру Первому, или Манежную площадь, где нынче забавные фигурки скульптора Церетели. Но генсек не спешил согласовывать варианты. И, вероятно, создание памятника вновь бы отложили, если бы Егорычев, сам фронтовик, потерявший на войне родного брата, не решил стоять до конца.
К 6 ноября, когда должно было пройти очередное заседание к годовщине революции, архитектор Фомин подготовил полный макет памятника. Его выставили в комнате отдыха Президиума в Кремлёвском дворце съездов. Члены Политбюро один за другим рассматривали проект и восхищались: «Какая отличная идея!» Даже Суслов и тот восхитился. Тут уж Леониду Ильичу деваться было некуда. Все высказались «за».
…По крайней мере, так звучит версия истории в исполнении Егорычева. Но есть нюанс. Ровно через год, в 1967-м, Николай Егорычев резко раскритиковал военную политику маршала Гречко и был отправлен в отставку. Так что с Леонидом Ильичом у него могли быть свои счёты.
Простые русские слова
Каждый человек, пришедший в Александровский сад к Вечному огню, читает: «Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен». И, казалось бы, других слов здесь и не может быть.
Однако у знаменитой надписи есть своя история.
Любой литератор или журналист знает, как сложно в ответственных случаях придумать верное выражение чувства или идеи, создать броский заголовок. А тут речь шла об общенациональной эпитафии миллионам советских людей, погибших и пропавших без вести в годы Великой Отечественной войны.
Найти слова, которые должны выразить дух мемориала, было поручено четырём крупнейшим советским писателям – автору государственного гимна Сергею Михалкову и фронтовикам Константину Симонову, Сергею Смирнову и Сергею Наровчатову.
Остановились на формуле: «Имя его неизвестно, подвиг его бессмертен».
И разошлись.
Но Николаю Егорычеву казалось, что в этих словах есть что-то не то. Немного отчуждённо они звучали.
И только к ночи, созвонившись с Михалковым, решили заменить «его» на «твоё».
Теперь нам кажется, что иначе и не могло быть:
«Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен».
Кто ты, неизвестный солдат?
Когда все решения были приняты, предстояло выполнить ещё одну важнейшую задачу – найти останки безымянного воина, которому суждено стать главной святыней мемориала. Всё тот же Егорычев рассказывал, что братскую могилу обнаружили при строительных работах в подмосковном Зеленограде. Однако, видимо, это аберрация памяти.
Захоронение нашли крюковские школьники ещё в 1963-м году. Ребята гуляли с собакой, и пёс почуял на пустыре что-то непонятное. Это был окоп с двенадцатью павшими воинами.
Тут перед партийными руководителями встал щекотливый и болезненный вопрос выбора. Солдат должен быть на самом деле неизвестным, защитником, геройски погибшим за Москву. Розыск доверили специальному человеку – секретарю горкома по строительству Алексею Калашникову.
Нашли останки в хорошо сохранившейся шинели без знаков отличия.
«Если бы это был расстрелянный дезертир, – рассуждали в горкоме, – с него сняли бы ремень. Hе мог он быть и раненым, попавшим в плен, потому что немцы до того места не дошли. Так что совершенно ясно: это советский солдат, который геройски погиб, обороняя столицу. Документов при нём в могиле найдено не было – прах этого рядового по-настоящему безымянный».
Перезахоронение Неизвестного солдата со всеми возможными воинскими почестями стало событием общенационального масштаба.
3 декабря гроб на артиллерийском лафете доставили в Москву. По всей Тверской (тогда – улице Горького) стояли сотни тысяч москвичей. Некоторые рыдали в голос. Старики крестились. На Манежной площади гроб сняли с лафета.
Единственное, что было известно о павшем воине, – он служил в 16-й армии, которой командовал Рокоссовский. Маршал и встретил у Александровского сада гроб со своим рядовым.
Вечный огонь был зажжён спустя несколько месяцев – в День Победы 1967 года. Факел от Вечного огня на Марсовом поле в Ленинграде (первый подобный памятник в СССР) по эстафете доставили в Москву. Как свидетельствуют современники, по всему 700-километровому шоссе стоял живой коридор, никем не организованный – что существенно для советских реалий. Люди хотели ещё раз почтить память погибших.
8 мая кортеж прибыл в Москву. Ленинградское шоссе, Ленинградский проспект и улица Горького вновь были заполнены народом. На Манежной площади факел принял легендарный лётчик Алексей Мересьев, герой «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого, в ту пору ответственный секретарь Советского комитета ветеранов войны.
Зажигал огонь Леонид Ильич Брежнев. Говорят, в самый ответственный момент Генеральный секретарь немного опоздал поднести факел. Раздался характерный газовый хлопок. Брежнев чуть отшатнулся. Этот момент был вырезан из телевизионного репортажа, поэтому на картинке мы видим, как Генеральный подносит факел – и потом сразу огонь уже горит.
Быть может, так и лучше. Горит Вечный огонь, который символизирует нашу национальную память. Достояние, которое никто у нас не отнимет.
Андрей ПОЛОНСКИЙ,
Санкт-Петербург
Фото: PhotoXPress.ru
Свежие комментарии