Заклинаю вас всеми пиццами мира

Помню – ноябрь месяц. Такой, знаете, тревожный анабиоз. Ночью подмораживает, днём оттаивает. Если выйти погулять утром в парк, палые листья жёстко подморожены. Идёшь по ним, а они, хулиганы, оглушительно хрустят, как чипсы. А если идёшь по ним днём, ближе к вечеру, – хлюпают вроде густого киселя. И кора деревьев утром – стальная, вся в зеленоватых искрах изморози, а ближе к вечеру – тусклая намокшая картонка. И пахнет так же – намокшей картонкой.

Я люблю этот чипсово-кисельный, искристо-картонный ноябрь.

Конечно, как у потомственного гипертоника у меня башка дуреет от этих кенгуриных прыжков температуры и давления. Ходишь – то со здоровым гипертоническим румянцем во всю рязанскую рожу, то со стыдливой предынсультной алостью. Но ничего, живём пока. Хрустим палыми листьями и нюхаем мокрую кору. Потому что всё это, извините за предынсультный пафос, какой-никакой пропуск в Вечность. Тут, в парке, всё серьёзно, как у Бориса Пастернака – тут «дышит почва и судьба».

Но всё это – сопливая лирика.

Так вот. Намедни я вышел в парк прогуляться после трёх лекций с сопливыми студентками, которые меня на этот раз просветили на предмет того, что «Капитал» написал Ленин, а законы Хаммурапи – Конфуций. Пошёл проветриться в парк я ближе к вечеру. Прочавкал часок по палому киселю, сел отдохнуть на скамеечку на детской площадке.

На соседней скамеечке – папа лет тридцати пяти и его сын лет одиннадцати. Очень похожие – носики-утики и общая розовость, совсем не инсультная, а скорее здоровая, советско-пионерская.

Сидят, ведут философскую беседу.

Сын:
– Пап?
– Чего?
– Пап?
– Ну чего папкаешь?
– Пап?
– О господи!

– Господи, пап, любит, чтоб по три раза всё делали. Нам на «разговорах о важном» в понедельник Кристина Валентиновна рассказывала. Так в традиционной религиозности положено. Чтоб стала святость, надо три раза повторить.
– Ладно, согласен. Давай, излагай вопрос.
– Пап?
– Ты для экономии сразу три раза давай. Понял?
– Понял. Классная игра. Пап-пап-пап?
– Что-что-что, сын-сын-сын?
– Прикольно-прикольно-прикольно, пап-пап-пап…
– Ладно, меняем код доступа.

Папа встал, воздел руки к небу:
– О, боги Универсальной Логики и Нетленных Традиционных Ценностей, я, скудоумный московский разносчик пиццы с окладом в сто сорок тысяч рублей, Аркадий Хламоедов, заклинаю вас всеми пиццами мира, будь они прокляты, которые я разношу по восемнадцать часов в сутки, всей моей нищенской недвижимостью и всей моей неприличной зарплатой – дозвольте моему сыну Сёме Хламоедову не повторять всё по три раза. И да произнесёт он слово один раз, о боги, и зачтётся ему за три! Аминь!
– Аминь, пап… Они там услышали? Теперь раз за три?
– Да, сынок. Услышали. Раз за три. Давай.

– Пап, первый вопрос, а почему самолёты летают, они ведь железные. А железо тяжелее неба.
– Ну там… аэродинамика и всё такое.
– А что такое иродинамика?
– Это вам потом на физике расскажут.
– Ну это когда будет? В девятом классе? Уже после Путина. В конце света. Конец света я не хочу ждать. Ты мне сейчас объясни.

Аркадий Хламоедов на какое-то время задумался. Потом:
– Ну, аэродинамика – фундаментальный закон физики. Объяснить его трудно. Если попроще… понимаешь… аэродинамика – это когда небо любит самолёты. Понимаешь? Любит – и разрешает летать. Понимаешь?
– Да, пап, понимаю. Это примерно как мама меня любит – и разрешает играть в «Бравл Старз», а ты – маму любишь и разрешаешь ей жрать белёвскую пастилу по три пачки в день. Несмотря на то что у неё попа, как ты вчера сказал, «два десантных парашюта»… Да, пап?
– Примерно так, сынок.
– Пап?
– Что?
– Фундаментальный вопрос.
– Давай.
– Можно?
– Можно.
– А у сосиски есть душа?
– О господи… Вряд ли, сынок. У сосиски вряд ли есть душа. Сосиска ведь неживая.
– Экскьюз ми, пап. Сосиска – это прошлая коровка или хрюшка. А нам на «разговорах о важном» Кристина Валентиновна в понедельник говорила, что весь мир пронанизан…
– Пронизан.
– Ну да, пронизан этим, как его… духом. Да, пап?
– Да, сынок.
– Значит, у сосиски есть душа, пап?
– Значит, есть, сын.
– Принято, пап.

Какое-то время Аркадий и Семён Хламоедовы молчали. Потом сын Хламоедов задумчиво спросил:
– Пап, а демократия есть?
– Ну у тебя и вопросы, сынок.
– Нам на «разговорах о важном» Кристина Валентиновна в понедельник сказала, что демократия в словосочетании с традиционными ценностями…
– В сочетании.
– В сочетании… пронизает…
– Пронизывает.
– Пронизывает всю нашу бытию.
– Бытие.
– О’кей. Это правильно, пап?
– Наверное, сынок.
– А тогда скажи мне, пап, как правильно, демократично писать «почему» – вместе, раздельно или через чёрточку? А, пап? Тут, пап, полная демократия, как эту «почему» писать… А, пап?

Папа встал, снова воздел руки к небу:
– О боги, скажите мне, как пишется слово «почему»?

Папа Хламоедов взял паузу. Сын Хламоедов:
– Ну, пап, что боги говорят?

Аркадий Хламоедов, после мхатовской паузы:
– Боги говорят, что «почему» пишется через сердечко. Как и всё в этом мире, сынок.
– Принято, пап.

Я взял свои скандинавские палки и, удовлетворённый, по уже начинающему превращаться в чипсы киселю побрёл домой.