Райский островок

«Лицо не обнаружено», – наотрез отрёкся от хозяйки смартфон наутро после праздника, хотя с чего бы? Выпила полшампуса, склевала два салатика, легла в половине второго, спала как убитая. А раньше бывало, эх…

И вставала после вчерашнего как огурчик, и даже некоторая припухлость и сонность шли ей, так и хотелось накинуться и зацеловать её… Он и накидывался, и целовал, и она с готовностью подставляла лицо, жмурилась как кошечка. Женщина и должна быть кошкой, говорил он: гуляет сама по себе, кусается, ничего не делает – а все её любят.

Итак, телефон вредничал и упорно не узнавал «потерявшую лицо» Олю, пришлось вводить пин-код. Такое бывало, когда она наносила грим или преобразовывалась из брюнетки в блондинку.

– У меня ощущение, что вы не вылезаете из туалета и гадите, гадите!
– Да, именно! – держала удар дерзкая Оля. – Мы гадим не переставая, с утра до вечера!

Хозяйка женского магазина «Райский островок» возмутилась очередной Олиной просьбой купить освежитель и туалетную бумагу, по мнению хозяйки, исчезавшие со страшной скоростью. Видимо, персонал и посетительницы эту бумагу жуют как лошади, а освежители тырят домой или прыскаются с ног до головы. Но Оля – строгий и ответственный работник, такими не разбрасываются, и хозяйка скрепя сердце покупает и освежитель, и туалетную бумагу, и леденцы в блюдечко.

Если вы читали рассказы О. Генри о маленьких продавщицах – одна из них перед вами. Это Оля. Разновидность миниатюрных блондиночек, у которых краски на глазах больше, чем самих глазок, – им это даже идёт. Как Орнелла Мути: во взгляде гроза и нежность, мужики сходят с ума. Но смой макияж – и тушите свет.

Покупательницы старше узнают Олю:
– Вы – и здесь? ! – в голосе ужас. Подразумевается: такой бриллиант – и в такой дыре. – Боже, я ваша поклонница, ходила на все ваши спектакли! Ах, «Дядя Ваня», ах, «Вишнёвый сад», ах, «Три сестры»!

В «Трёх сёстрах» у неё была роль Натальи Прозоровой – примитивный, гаденький персонаж. Режиссёр подсказал: «Всегда играй от противного. Чтобы зритель симпатизировал отрицательной героине, а в положительную добавляй ложечку тухлеца. Чтобы всё как в жизни». Оля добросовестно перечитала пьесу. И всё поняла.

Что трепетные, одухотворённые три сестры – на самом деле высохшие жёлчные синие чулки, хуже старых дев. Никчёмыши. Эти тончайшие ехидные уколы: «На вас зелёный пояс! Милая, это нехорошо! Как-то странно…»
Золовки клевали невестку, и она ощетинилась и нарастила кожу.

Понятно, что деятельная, цельная натура Наташа, жена и мать, раздражает трёх ноющих пустоцветов, те ещё цветочки. Как заезженные пластинки, заладили своё унылое, тоскливо-зелёное: в Москву-у, в Москву-у… Сами не знают, чего хотят: не то конституции, не то севрюжины с хреном.

Отважная Оля расправлялась с классиком, а Режиссёр ею любовался. Так старый вожак прайда посматривает на кувырки расшалившегося львёнка. Качнул гривастой головой: «Я в тебе не ошибся». Откинул одеяло, похлопал рядом – а Оле особого приглашения и не требовалось. Впрыгнула, зарылась в седую шерстяную грудь. Он гладил её волосы.

– Наташа – сытая холодная развратная самка. Обирает жалких мучающихся сестёр, не знает метаний и противоречий – действительно, чрезвычайно цельная натура. Выбрасывает старую прислугу как вещь, хозяйничает в чужом доме, будто червь яблоко, вытачивает его изнутри. Бр-р… Уверен, ты в жизни встречала таких. Тебе не приходит в голову, что не от туберкулёза, а от пошлости, от мещанских болотных испарений писатель харкал кровью?

Оля растерялась:
– Сами же сказали – играть от противного.
– А нельзя с таким рвением угождать режиссёру – вообще никому нельзя угождать. Когда твоя трактовка выхолащивает смысл, ставит с ног на голову – это непорядочно по отношению к мёртвому классику.

Он уснул: устал, бедный. А Оля ещё долго мысленно пожимала плечами. Пойми этих гениев режиссёров: то велит – «дерзай», то говорит скучные вещи, будто из учебника для средней школы. А такой типаж, конечно, Оля встречала: делают гадости с видом маленьких наивных, очаровательных девочек. Жена режиссёра, например.

…Её Наталья затмила сестёр. Ей аплодировали, несли цветы, и в газетах писали: «Взошедшая звезда».

Но дальше, что бы она ни играла, всегда получалась Наталья.

Дальше много воды утекло. Режиссёра нет, ролей нет, а жить и платить за квартиру надо. На остановке объявление: «Требуется продавец-консультант».

Давно ли юная Оля делала марш-броски перед отпуском, проносилась ураганчиком по магазинам. Поднимала весёлый тарарам, хватала и примеряла купальники, шляпки, клипсы, бусики – и вялые продавщицы оживали, заражались её нетерпением, втягивались в переполох, улыбались бледными губами: «Счастливица! Позагорайте, покупайтесь там за нас!»

Прошли годы, и вот уже Оля с грустью любуется юными дивами, которые послезавтра вбегут в тёплое тугое море, поднимая веер брызг… И чувствует себя Золушкой, одевающей сестёр на бал. Немножко завистливой и даже злой Золушкой – но откуда мы знаем, с какими мыслями героиня Шарля Перро затягивала сестринские корсеты, подшивала рукавчики, укрепляла перья в шляпах…

Было обидно: ощущение, будто её жизнь слили. Кто-то, взявший ответственность за Олю, взял и слил. Наобещал, как в романсе, радости рая, счастье и грёзы, страсти, восторги – и смылся. Поматросил и бросил.

Кстати, Режиссёр никогда ничего не обещал.

Сколько, бывало, отчаянно схватывались с подружками из «Щуки», оседлав общаговские подоконники и дымя табачищем, как сапожники. О чём? О любви, конечно. И безжалостно пригвождали: любовь – это когда матери к ребёнку, сестёр к братьям. А между мужчиной и женщиной – что угодно, только не любовь. Вожделение, безумие, похоть, совместимость, наслаждение, солнечный удар, химия. Да вся ваша воспетая любовь – просто хороший трах. Точка.

Какие дуры, при чём тут трах? У Режиссёра случался конфуз в постели – ещё бы, при такой работёнке. Но разве это главное? Она уговаривала его не брать в голову. Прижималась ухом к его пузу: «У тебя живот живёт своей жизнью. Там будто симфонический оркестр настраивается: пиликанье скрипок, свист, писки, скрипы, стаи пузырьков…» «Я старый и больной», – жаловался он. «Ты симулянт. Ты молодой и лучший».
Она готовила ему диетическое в судках, чтобы не питался сухомяткой, – о тех супчиках и котлетках он вспоминал к ночи, когда гасли софиты и звучало: «Всем спасибо, до завтра».

Завтра репетиция начиналась в пять утра: на весь день сцену арендовали под другой важный спектакль к государственной дате… Всё шло как по маслу, что странно: никто не запил, прима не взбрыкнула и не проспала.

Только от него ждали команды, а он понурился на своём стульчике, на который гардеробщица сплела из тряпочек «счастливый» коврик. Подбежали – уже обмяк. Ишемический сердечный инфаркт.

Говорят, человек, только потеряв что-либо, понимает, как же он был невыразимо счастлив день, час, минуту назад, и какой был глупец, что не ценил это. Оля наблюдала из тонированного окошка такси за похоронами, за вдовой в венецианском траурном гипюре – её поддерживали актёры. Оля была изгой, прокажённая, которой роли доставались «через постель»; ей был воспрещён вход за кладбищенскую ограду и в сообщество честных оскорблённых актёров.

Как кость, подбрасывали роли третьего эшелона, эпизоды уровня «кушать подано». Но атмосфера, запах, пыль, суета закулисья, трёп, вороватые затяжки под табличкой «курить запрещено»… И выход под тысячи глаз, и тёплое живое дыхание единого организма зала – мощный энергетик, которому «аналогов нет».

Но било 12 часов, карета становилась тыквой, платье – серым халатиком с табличкой «продавец-консультант Ольга», хрустальные туфельки – разношенными рабочими шлёпками. Кучер превращался в шофёра микроавтобуса, увозящего «незаслуженных» до ближайшей станции метро. В холодном тряском салоне чудесный спектакль казался стремительно тающим предутренним сном.

А завтра снова – накладные, приёмка, глажка и пропарка товара, ценники, пробивки, примерочная, покупательницы, из-под мышек которых пахнет мылом и потом.

Хуже всего – ждать и догонять. Бросаться на звонок телефона – а там соседка, или соцопрос, или мошенники. Мёртвые люди не оживают, а мёртвые телефоны – таки да.

– В серии «ЖЗЛ» мы снимаем фильм про Ю. (Режиссёра.) Первая часть, условное название «Жена», уже практически отснята. Вторая – «Любовница». Гонорар составит…

На эту сумму Оля проживёт где-нибудь на райском острове полгода, а если скромно – то и год. Просыпаясь, будет видеть над собою сквозь полощущиеся пальмовые листья бирюзово-опаловое, горячее уже с утра небо, – а не это вот низкое сито, сквозь которое вечно сыплется колючая водяная труха. Засмеяться, вскочить, схватить мягкое полотенце – и на пляж…

– Завтра обсудим нюансы, павильон номер… – бормотал телефон.

О да! Это будет достойный, тонкий, горький, пронизанный светом фильм-воспоминание, фильм-реквием, наполненный его любимыми стихами и классической музыкой. Всё это под огни свечей у камина, под переборы гитары…

Однажды он вспомнил детство. Бабушка объясняла ему, маленькому, существование Бога. Вот когда ты остаёшься один в комнате, говорила, ты ведь можешь творить всякие безобразия, всё равно тебя никто не видит. Но что-то же тебя останавливает, ты не делаешь непотребства, а если и сделаешь – то с неловкостью и стыдом, будто кто-то за тобой наблюдает. Этот кто-то и есть Бог.

И да, никакой любовницы. Вы – ученица, которая грустит о мудром, усталом Учителе.

Ассистент режиссёра: седой завитой паричок, короткий кожаный пиджак, ботфорты, за дымчатыми очками не видно глаз. Режиссёр бы про неё сказал: «Картонный образ. Клише. Зритель не поверит. Шаблонно, скучно».

Оля, всё более увлекаясь, рассказывала, как она видит фильм. Через две минуты ассистентке стало жалко терять время. Перекинула полную ногу за ногу, прервала Олины благоглупости и приступила к изложению практических разумных вещей.

Будет интервью – кратко, по делу. Были ли от Режиссёра дорогие подарки, и какие? Как жена реагировала на их связь? Имеются ли совместные фото и видео Оли с Режиссёром? Вкрапление интима, нетрадиционных моментов – ну вы понимаете – очень поднимает рейтинг. Скажем, до встречи с ним вы были убеждённая лесби, а он…

– Если передумаете, я на связи ещё неделю! – крикнула вслед помощница голосом маленькой очаровательной девочки. – Гонорар может быть утроен!

Оля бежала в переходах, запихивала в сумку непригодившиеся наброски сценария, над которым сидела всю ночь. Если бы даже они увеличили сумму в пять раз и она могла жить на райском острове пять лет… Какое там лесбиянство, её передёргивало, когда в примерочной нечаянно касалась женщин, их омерзительно мягких, податливых тел. Легче до жабы дотронуться.

Так какой там был у Седого Паричка последний вопрос? О наследстве. У Режиссёра не было детей – по крайней мере, законных, а его связь с Олей длилась ого сколько, и она вполне могла претендовать…

Как-то в телепередаче показывали тяжелобольного знаменитого актёра. Супруга хранила для страны его тело: оно перемещалось из шоу в шоу, курило и мычало.

Его помнили по фильмам: студентом, в которого влюблялись все девчонки Советского Союза, лихим ковбоем, простачком-гармонистом. А какими обаятельными получались негодяи: муж-убийца с честными-пречестными глазами, элегантный шулер, отлично поужинавший в ресторане за счёт наивной провинциалки…

Но чем дальше, тем больше заслонял и выдавливал неунывающего весельчака – одутловатый человек с набрякшими мешками на лице, с тусклым взором. И рядом неизменно верная, бойкая подруга жизни: вынырнула из тени, расцвела, засияла. Сделала его своей любимой куклой, которую таскала по гостям. Смотрите, как я её наряжаю, кормлю из ложечки, расчёсываю волосы, как она умеет закатывать глазки и пищать: «Ма-ма!»

«А вот был у нас любимый артист», – скажете вы внукам. Внуки нырнут в поисковик – их взору предстанет выключенный из жизни полумёртвый человек. Таким и останется в памяти.

Режиссёр стряхивал пепел в кофейную чашку, мрачно посапывал.

– Видела, как умирают кошки? Прячутся, упорно уползают в тёмные углы. Так же артист. Он не имеет права быть дряблым, страдающим и беспомощным. Только ярким, гениальным и прекрасным. Такова плата за любовь толпы. Ты для неё сверхчеловек, бог, – изволь соответствовать.

– Понятно, – живо повернулась и вскочила на коленки Оля, голенькая и голубая от экранного свечения. – Артисты должны умирать как кошки. А ещё?
– Голыми. Артисты должны уходить из жизни голыми, без дрязг вокруг квадратных метров и сберегательных книжек. Иначе весь труд и смысл их жизни сожрут репортёры и наследники, как кишащие на мертвечине черви.

Покупательница принесла обратно корректирующее боди: оказалось велико – какой в нём толк? А она познакомилась с таким мужчиной! А французское боди стоит две трети её зарплаты. Где же у вас глаза были, женщина? Нижнее бельё соответствующего качества обмену и возврату не подлежит. Покупка уже пробита, касса сдана, и вокруг камеры.

Покупательница зарыдала, прокляла Олю, камеры, магазин «Райский островок», свою зарплату, жизнь, страну. Но не уходила, канючила у стойки – бывают такие зануды, куда там трём сёстрам.

Оля прибавила звук плазмы, которая висела над примерочной. На экране делили наследство её Режиссёра: банковские счета и наличные из-под кровати, особняк в Пловдиве, квартира 180 квадратов в «Алых парусах» и ещё две на Воробьёвых, дача в Красной Пахре.

Незнакомая энергичная длинноносая женщина трясла фотокарточками девочек-близняшек: родились через девять месяцев после фестиваля в Иркутске, куда приезжал Режиссёр. Для подтверждения отцовства она требовала изъять прах. А если вдова не согласится на эксгумацию – то на воре и шапка горит.

Добрались до Оли. Крутили записанную на диктофон семейную разборку – это когда вдова обнаружила тайную любовную переписку. Голос Режиссёра дрожал, как у побитой собаки:
– К кому ты ревнуешь? Ничтожная интрижка, маленькая актрисулька: ни души, ни тела, ни таланта.

Это про Олю, если что.

…На прошлой неделе звонил настырный Паричок: предложение остаётся в силе. Впереди оглашение завещания, оспаривание, вновь открывшиеся обстоятельства, суды… Движуха! Гонорар, как она уже обещала, будет утроен.
Ну и пускай. Даже если все вокруг Оли оскотинились и окончательно съехали с катушек, не мызгайте её островок.

Покупательница, поняв, что ей здесь, как и во всём жестоком мире, ничего не обломится, прерывисто, по-детски вздохнула, высморкалась в уголок шарфика и задумчиво засовывала скомканное бельё обратно в сумку.

– Пошли они все, – сказала Оля. – Давайте ваше боди, оформим возврат.