Поворот на Елоховку

Больше всего Николай Иванович боялся пропустить поворот на деревню. Втемяшился ему с детства этот поворот. О тех, кто давно не бывал в родных местах, мать с отцом не навещал, а ещё хуже – на похороны не приезжал, говорили, вздыхая: «Пропустил, видно, наш поворот».

Вот на Гороховку поворот не пропустишь, там и лес кончается, поля идут, и деревня видна как на ладони. А в Елоховку, куда и направлялся Николай Иванович, – дорога через лес, мощённая булыжником, ещё с господских времён сохранилась.

Сто процентов, от деревни ничего не осталось – думал Николай Иванович, но всё равно ехал. Жена говорила, что это у него весеннее обострение началось, от отца, Ивана Алексеевича, по наследству перешло. Тот каждую весну в Елоховку рвался, а на майские – хоть по рукам-ногам вяжи. Работа у Ивана Алексеевича всю жизнь была ответственная, государственной важности. На семью час не выкроить, а про Елоховку и речи быть не могло. До восьмидесяти двух лет проработал, а на заслуженном отдыхе всего два года протянул. Как раз на майские и умер, год назад. Разошёлся в очередной раз – поеду да поеду, сердце и не выдержало.

Ещё и кошка накануне умерла. Кляксой звали, из Елоховки родом была. Когда в городскую квартиру переезжали, взяли у соседей трёхцветного котёнка, как считалось – на счастье. Кляксой назвали – уж больно пятна яркие получились на белом – рыжие и чёрные. Последняя Клякса – это уже пятое поколение, и все с такими же яркими пятнами. «Как мы теперь без Клякс жить станем? В Елоховку ехать надо. Такую кошку в городе не найдёшь», – Иван Алексеевич сильно переживал уход последней Кляксы.

«Летом в отпуске буду, отвезу тебя», – успокаивал отца Николай. Сказал, и что-то ёкнуло у него. Поверил он в свои слова, твёрдо решил – отвезу. Он и в прошлом году обещал отца отвезти, но, честно говоря, пообещал – лишь бы разговор закончить. Николай – он же врач, хирург, на праздники дежурство поставили, ну никак не получалось на майские рвануть. Ему и самому любопытно было в Елоховку съездить, до двенадцати лет он там прожил, в памяти многое засело и рассказами взрослых поддерживалось.

На лето его к бабушке с дедом не отправляли, он серьёзно футболом занимался, а потому ездил в спортивные лагеря. Бабушка с дедом сами к ним в город приезжали, обычно к зиме, когда огород заканчивался. После смерти деда бабушку к себе забрали. Дом продать не удалось, не нашлось покупателей, деревня к тому времени почти опустела. Обычное дело – ни работы, ни школы, ни дороги, ни указателя на деревню, поворот проскочить немудрено.

Правда, навигатор справился с поворотом, и Николай Иванович благополучно свернул на мощёную дорогу. Остановился, вышел из машины – булыжники до сих пор целы. Николай Иванович присел, дотронулся до камня, а потом зачем-то начал тереть его рукой. Вернулся в машину, взял влажную салфетку и принялся полировать булыжник.

И где эти пятьдесят лет? Спрашивается. Куда они делись? – Николай Иванович обращался то ли к себе, то ли к булыжнику, то ли ещё к кому, кто распоряжается временем. И его временем кто-то распорядился, да так, что и отца не успел в родную деревню свозить.

Когда отец умер, Николай Иванович порывался его в Елоховке похоронить, но жена запротестовала: «У тебя же операции! Ты всё бросишь и полетишь в больницу, а похороны на мне останутся». Да и мать разволновалась, когда услышала, про Елоховку, а у неё всё-таки возраст.

Вот теперь почему-то время нашлось. Вот для чего оно нашлось? Ведь для чего-то еду – размышлял Николай Иванович, и автомобиль его, казалось, тоже размышлял, еле-еле ползя по дороге.

Заброшенные деревни Николай Иванович видел только в фильмах, и, когда подъехал к Елоховке, ощущение возникло, будто в кино попал. И, как герой фильма, готовый к любым неожиданностям, он вышел из машины. Запах старой влажной древесины смешивался с горьковатым запахом черёмухи. Сказать, что раньше всё было по-другому, – ничего не сказать.

Правильно сделал, что отца сюда не привёз ни живым, ни мёртвым. Здесь только кино снимать. Реальная жизнь невозможна – подумал Николай Иванович и вдруг почувствовал запах дыма.

Говорят, что запахи остаются с нами на всю жизнь и имеют способность воскрешать в нашей памяти любые события.

– Печку топят! Неужели кто-то живёт? – уже вслух произнёс Николай Иванович и уверенно зашагал вперёд. – Да вон и дом наш! Точно наш. Крыша только провалилась, – Николай Иванович прибавил шагу.

А когда увидел, что соседний дом целый и дымок из трубы вьётся, то вообще припустил. Вспомнил он, что жили там Смирновы, мать с дочкой. Баба Шура и тётя Катя, отцу ровесница, но не замужем, и детей у неё тогда ещё не было, зато кошка была трёхцветная. Котёнка у неё как раз взяли, когда в город переезжали.

Калитка открыта, да и раньше не закрывалась. Дом тоже не заперт, замка не видно, Николай Иванович дёрнул дверь. Звать бабу Шуру уже бесполезно, а до тёти Кати ещё можно докричаться.

– Хозяева, есть кто дома? Тетя Катя! Свои! – непринуждённо, по-соседски прокричал Николай Иванович, заходя в дом. Никто не отозвался, и он прибавил громкость: – Хозяева, гостей встречайте!

В ответ – тишина. Постучал для порядка по стене, потоптался на месте, скрипя полом, да и прошёл в комнату. В комнате, конечно, была мебель, и стол, и стулья, и шкаф, и полки с посудой, и умывальник, но главной оказалась кровать – белоснежно застеленная, отороченная ручным кружевом, с пышными подушками, а на подушке в белоснежном платочке – маленькое личико с острым носиком.

Другой бы подумал – прилегла бабушка отдохнуть, да и уснула, но Николай Иванович всю жизнь проработал в больнице – ему сразу стало ясно. Подошёл, проверил, как это делают профессионалы, – ещё тёплая. Мысль вызвать скорую даже не пришла в голову. Да и других мыслей не промелькнуло. Постоял, осмотрелся, но взгляд ни за что не цеплялся – белоснежное полотно кровати перетягивало на себя. Шагнул к столу, присел.

Булыжник зачем-то на столе. Николай Иванович взял камень, а под ним-то – паспорт. Так и есть – Смирнова Екатерина Сергеевна, тётя Катя, значит. Страницы чистые – ничего, кроме прописки. Что-то вложено в прозрачную обложку паспорта. Развернул – записка: «Дорогие товарищи! Родных не имею. Гроб в сарае. Могила в огороде. Саван в чемодане под кроватью».

Вот это поворот. Получается – вовремя приехал – подумал Николай Иванович.

Снова подошёл к кровати, нагнулся, выдвинул чемодан, открыл – так и есть. Дальше отправился в сарай – гроб на месте, да ещё и крест в придачу. Насчёт могилы не сразу сообразил – шифером прикрыта была.

Конечно, поблизости ещё какие-то деревни располагались, и Гороховка та же, но Николай Иванович не подумал о том, чтобы кого-нибудь на помощь позвать. В сарае весь инструмент имелся, и лопаты, и верёвки, и тачка. Сделал всё сам, как мог бы это сделать ещё крепкий мужчина, привыкший перекладывать больных после операций, ведь младший медперсонал – девчонки.

На крест даже табличку приспособил, и краска нашлась, чтобы надпись сделать, как положено, с датами. Черёмухи наломал на могилу.

На прощание в дом зашёл, как будто верил, что душа ещё в доме остаётся.

– Прощай, тётя Катя. Прощай, наша последняя жительница, – произнёс он вслух.

А в ответ ему – мяу! Оглянулся – котёнок малюсенький, трёхцветный, с яркими пятнами.

– Да тут ещё жильцы имеются! Кто это у нас такой хороший? – Николай Иванович подхватил котёнка.

Домой возвращались вдвоём. Котёнок спал на переднем сиденье. Николай Иванович взглянул на него и произнёс:
– Вписались мы с тобой, Клякса, в наш исторический поворот.