Одолжите кота

Тропа здоровья в заснеженном городском парке предсказуемо пустовала, если не считать в одиночестве шагающего по ней Лёнечку. В этот вечер, когда курица из лужицы и та пьёт, Лёня был трезв как стёклышко, потому что был запойный алкоголик и находился в завязке – на этот раз железобетонно, хватит, пора браться за ум, впереди маячила одинокая собачья старость.

Он даже начал посещать нарколога, правда, ему очень не понравилось. Когда Лёня рассиропился и начал (вот дурак) изливать душу, как дошёл до жизни такой, ему показалось, врач изо всех сил борется с желанием зевнуть во всю пасть. А переборов зевоту, вперял в Лёню такой подозрительный взор, что тот от страха переставал дышать: а ну как нажмёт кнопку в столе, кликнет дюжих санитаров… Работа у них такая – во всех видеть наркоманов и чокнутых, не людей, а зверьков каких-то. Не зря говорят, у самих мозгоправов на почве профессиональной паранойи рано или поздно едет крыша.

А в очереди сидела вполне приятная, начитанная публика – было о чём шёпотом увлечённо побеседовать, и подискутировать, и обменяться телефонами для продолжения интеллектуальной полемики в более подходящей обстановке. И вот ведь парадокс: тонкие, терзаемые душевными метаниями и страданиями умницы состояли на учёте, а вполне довольные собой буйные персонажи пребывали на свободе и собрались на Первом канале в телешоу вроде «Мужское /Женское».

…Кто-то рядом с Лёней пёр по сугробам, бурча: «Расшепе-ерился, всю лыжню занял». Женщина в лыжном костюме – не он один озаботился здоровьем. Сама сзади неслышно подкралась на мягких лапках – а кто ей виноват, на спине ведь глаз нету, верно?

Вообще по жизни Лёнечка не лез за словом в карман и в другое время не преминул бы отбрить хабалку чем-нибудь вроде: «Давай-давай, шевели поршнями! Недоеная корова мычит – не это самое баба рычит». В смысле – неоприходованная. Невостребованная. Но не зря же он ходил в группу анонимных алкоголиков, где призывали смотреть на мир сквозь призму света и наполнять его лучами добра. Крикнул вслед: «И вам кавказского здоровьица!» Искренно в душе пожелал ворчунье, чтобы она наконец обрела вторую половинку и не шлындала поздно вечером, а в квартирном тепле и уюте сидела со своим старичком.

Женщина с ещё большим негодованием задвигала обтянутыми лосинами – нет не поршнями. Вполне аккуратными булочками.

В сказке «Кот в сапогах» старший сын наследует дом, средний – мельницу, а младший – кота. Лёнин папа оставил единственному сыну перевязанную шнурком пачку засаленных писем и выдающийся нос. Народный фольклор безжалостен к носатым людям: на семерых рос – одному достался. Чем не молодец, коли нос с огурец. Большой нос не укора, упадёшь – вот те подпора.

Был и кот: бродил по опустевшей квартире и орал – не в приют же его сдавать. Квартира не отцовская – бывшей сожительницы, которая не выгоняла отца с условием, чтобы вовремя платил коммуналку.

Приговорённый к пожизненному заключению в хрущёвке кот попал, можно сказать, в кошачий санаторий. Таковым являлось дачное общество «Слезинка», кишащее жирными обнаглевшими мышами, воробьями и лягушками. Лёня почти даром купил домик на краю у леса, как раз разрешили дачную прописку. Народ нынче предпочитает фазендам огородные общества через дорогу, именуемые «Светофорами», «Магнитами» и «Пятёрочками».

Вокруг было мало человеческих глаз – это плюс. Он не то чтобы не любил людей, но опыт подсказывал держаться от них подальше.

Весной на улице появилась единственная соседка и особо не докучала. Однажды только без спроса перелезла через забор и вымерила рулеткой расстояние от Лёниной смородины до своего участка: соблюдены ли законные три метра? В другой раз притащила за шкирку кота:
– Сосед, кастрируйте своего поганца. Принесёт Муська котят в подоле – я их вам подброшу под дверь, сами воспитывайте, алиментщики.

Кот искусно имитировал трупное окоченение: башка набок, глаза зажмурены, морда оскалена, лапы поджаты. Но едва его отпустили – брызнул прочь, только кусты ходуном заходили.

– Вам надо – вы свою Муську и выхолащивайте, – предложил Лёня. – Хо-одит, хвостом крутит, честных котов вводит во грех. Провокаторша.
– У неё почки, нам стерилизация противопоказана.
– А у меня мужик. Мы вдвоём остались на пять улиц.

«Ой, мужик выискался. Долгоносик», – хотела пропеть соседка, но озвучивать не стала. Ближний сосед, известно, лучше дальней родни.

Жизнь научила Марину держать язык за зубами, давно мысленно повесила на острый язычок дозатор и прикручивала, как жидкое мыло в санитарной комнате, скупо, по капельке, отмеряя слова.

Недавно она вместе с ровесницами стала пенсионеркой – по определению государства, вошла в возраст дожития. Но пенсионерки ломали все планы государства, побивая рекорды цветущего здоровья и многолетия, в отличие от недолговечных ровесников слабого мужского пола. Как сказано в фильме, старость – не место для неженок, а жалобы – молитва дьяволу.

Более того, Марина до сих пор не теряла надежды встретить спутника жизни и по совокупности помощничка на даче, чтобы пахал и тяжёлые сумки носил. Хорошо бы с машиной и жилплощадью, чтобы сдавать и иметь копеечку к пенсии. Она была прагматичная женщина – не зря всю жизнь протирала юбку в бухгалтерах, сводя кредит с дебетом, – и, убей, не понимала доверчивых сверстниц, которых брачные аферисты кидали на миллионы. Она не такая: у неё если мужчина попросит тридцать рублей на автобусный билетик – пшёл вон, кыш, нам такие не требуются.

В прошлом году Марина даже решилась на такую авантюру, как встретить Новый год в ресторане на вечере кому за… Если верить дамским журналам, женщина 50+++ – как вино, с годами крепчает, дорожает и переливается драгоценным букетом. Но уже в десятом часу за ресторанным столиком заклевала носом, затосковав по родному дивану и телевизору. Навалились апатия и сонливость, кое-как досидела до боя курантов. Люди вокруг чокались, кричали и поздравляли друг друга, а Марине казалось: все в зале отчаянно хотят спать, но из последних сил бодрятся и тужатся, изображая веселье, потому что плачены деньги.

Описываемым вечером просидела у телевизора, гоняя советское кино. Глянула в окошко – синий воздух, синий лес, задумчиво падает снег, как в фильме «Свадьба с приданым». Ещё есть время, успеет пробежаться на лыжах круг-другой. Городок у них, слава богу, не криминальный, про маньяков отроду не слышали.

А там бродит какой-то чудак, водит варежкой по еловым лапам, стряхивая снег, портит лыжню своими башмачищами. Марина, обгоняя, чуть не сломала лыжу и в сердцах кинула от души пару слов в адрес гулёны. А тот в спину пожелал здоровья, хамло.

Весной поехала на дачу сбрасывать с теплицы снег – на соседнем участке копошится тот мужичок, узнала по носатому профилю.

Лёня, кот и диван – кто-то из них явно третий лишний. Лёня считал – кот. Кот так не думал и последовательно выживал, выдавливал хозяина с нагретого места на пол. А Лёне без того было худо: сильно простыл. Вот ведь, пока пил – водочка дезинфицировала организм, ни одна хворь не липла…

Он так обессилел, что не мог держать чашку. Поставил на стул возле дивана и, опираясь на локоть, лакал молоко – в прямом смысле лакал, как зверь. Вдруг стало нестерпимо жалко себя, в чашку закапали слёзы. Вот так подохнешь, и никому не будет дела. Пока спохватятся, начисто протухнешь.

– Сосед, одолжите кота: мыша в кладовке развелось! – и вполголоса, себе под нос: – Третий день не выходит, помер, что ли? Ау! Кота, говорю, дайте, в кладовке на ночь запру.
– Муську свою запирайте, – прохрипел Лёня.
– Мусенька на диете, нам мыши противопоказаны, – в раскрытом окне маячило любопытное лицо соседки: не запил ли? Она уже по своим каналам знала, что сосед только с виду справный мужик, а так – конченый алкаш. Однако по всему видно: вправду болеет.

– Может, скорую вызвать?
– Не надо, оклемаюсь, – Лёня зашёлся в лающем кашле.

Марина делала по дому дела, а на душе скребли кошки. Даже в самой независимой и неласковой женщине живёт потребность жалеть и выхаживать болящую душу. Спустя время снова выросла в окне.

– Я куриного супчика сварила и сушёной малинки в термосе распарила. Эк вас скрутило.

У Лёни снова слеза скопилась в ямке у переносицы. Это ж надо так ослабнуть! Хотел подняться, чтобы доковылять до закрюченной изнутри двери – и со стоном рухнул обратно в подушку.

Марина недолго думая поставила кастрюльку и термос на подоконник, ловко подвернув сарафан, перелезла через окно. Лёня краем глаза видел, как что-то ослепительно, молочно блеснуло – и снова запахнулось в сарафанном ситчике.

Кот обрадовался, что хозяин ожил, трунькал лапой висевшую под его носом крупную мутноватую каплю пота. Красный, распаренный, как после бани, с градусником под мышкой, Лёня пил горячий ягодный компот, промокал лицо и шею полотенцем, отдувался. Между глотками доверительно делился:
– Нынче разве ж я пью? Так, остаточные явления. Раньше, Семёновна, у-у, вспомнить страшно. Работа обязывала – главный по снабжению. В командировки шушера ездила, а закрепляющий финальный аккорд через меня. Полочка с папками, за ней секретный бар. На любой вкус – виски там, гавайский ром, кьянти, кальвадос… Сделки миллионные, голова должна быть ясная, дак я нарочно стакан на столе опрокидывал. Чертыхнусь, дескать, чёрт криворукий, добро разливаю, – а в сторонке бутылка заготовлена с налитой водой или чаем, будто коньяк… Ну, как один останешься, тут напряжение снимаешь, без этого никак.

А то ещё трюк чище фокусника проворачивал. За креслом кадка с пальмой стояла, так я в неё незаметно через плечо рюмки выплёскивал: хоп! Хоп! И головой потрясу: вух, зараза, хорошо пошла! Шибко меня уважали: силён мужик, пьёт и не пьянеет. Ту пальму у нас «пьяной» прозвали.

– Бедная! И как она после этого?
– Пальма-то? Распрекрасно, раздалась, разжирела, отростки пустила! Потом, правда, высохла, м-да…

Марина, в свою очередь, рассказывала, с каким боем добывали участки в «Слезинке» – тогда они светили только профсоюзной и партийной верхушке, да ещё отдельным лояльным передовикам. Что вы думаете: волнения пошли, забрезжил бунт на отдельно взятом заводе. Работягам бросили кость: за тридцать кэмэ от города, в буреломе, в болотах.

– Думаете, почему «Слезинкой» назвали? Официально будто бьют ключи как слеза, люди из города с баклажками едут. На самом деле земля здесь пропитана слезами. Сами рыли канавы по периметру, сами отсыпали дорогу, деревья корчевали, жгли, от дыма снова слёзы рекой. Знали бы тогда, что всё псу под хвост.
– Не любим мы родную землю, – итожил Лёнечка. – Людей мало, земли много, вся страна в пустошах, как дурная башка в проплешинах.

– Как без жилья-то на старости лет оказались? – Марина подкралась к главному мучавшему её вопросу. В её представлении мужчина без квартиры – пустой, бросовый человек, погремушка.
– Было, было благоустроенное жильё, вернее, деньги на него, три миллиона, копеечка к копеечке. Держал в долларах. А тут сестра замахнулась на квартиру в Москве, у неё дочка туда поступила, моя племянница. Лёнюшка, говорит, отличный вариант нашла, выручи, голубчик, а добрачную квартиру (я там у неё обитал на птичьих правах) запишу на тебя.
– И вы поверили? – Марина всплеснула руками. – Да хоть бы и сестре…

Лёня отвёл взгляд в окошко.

– Самый близкий для меня человечек на свете. В одном лице сестра, мать, дом и семья. Родители спились, она ко мне в детдоме из старшей группы сто раз на дню прибегала, сопли вытирала. А как ей восемнадцать стукнуло, меня из казённого учреждения выцарапала. Не давали, на крыльце опеки ночевала, сторож гнал. На две работы устроилась, чтобы выучить меня в институте… Она бы скорее сама в ущербе осталась, нежели меня обмануть.

Марина ёрзала на табурете, изнывала от любопытства, но торжественность и трагизм в Лёнином голосе (и дозатор на язычке) не позволяли торопить события.

– Принёс я ей денежку, значит, копеечка к копеечке, у неё целее будут. Завтра идём к нотариусу. А ночью сестра умерла. Молодая, красивая, здоровая. Остановка сердца во сне, летальный исход невыясненной этиологии. То-сё, похороны, плач, крики, закрутилось всё. Ну, в эти дни принимал на грудь, чтобы снять напряжение, это уж как принято. О деньгах вспомнил на девятый день, когда прочухался.

Сунулся к зятю, тот – знать не знаю, жена ничего не говорила. Они и правда недружно, скрытно друг от друга жили, а там кто разберёт. Так и остался я без квартиры и без денег.

Марина хлопнула себя по бёдрам, застонала:
– Расписку, расписку нужно было брать!

Кота в аренду Лёня ей тогда отдал. Жалко, конечно, мышей: такие они милашки махонькие, плюшевые, особенно мышата. К старости заметил – стал слезлив, жалостен. Как же несправедливо устроен мир, что живые существа не могут ужиться и приходится переступать через «не убий». Идёт борьба за ареал, кто кого: либо люди мышей, либо наоборот. Напустят милые зверьки мышиную лихорадку, расплодятся, через полгода ковром будут шевелиться, ногу некуда поставить.

Марину возмущало проецирование Божьей заповеди на грызунов, но она уже изучила Долгоносика: пускай себе распинается, философствует, её не убудет. А так мужчина покладистый, работящий и благодарный за женскую руку. Насытился одиночеством и ценит горячий обед, чистую одежду и даже её ворчание – живая душа рядом.

И к Лёниному шнобелю привыкла. А что, говорят, даже короли гордились рельефными носами. Чем массивней и загогулистей – тем выше порода.

Вперёд не заглядывали: спешка хороша при ловле блох, а кто понял жизнь, тот не спешит. Насчёт выпивки Лёня не заикался: Марина женщина строгая, водку на дух не переносит. Проинспектировала пачку отцовских наследных конвертов: не обнаружится ли редкая марка, за которую коллекционеры-охотники отсыплют целое состояние? Таковой не нашлось, ну и ладно, лишь бы мы здоровенькие были.

Кота-производителя всё же пришлось свозить к ветеринару и обезвредить, обезоружить после того, как Муська принесла девять штук котят. Кое-как пристроили в добрые руки. Вот и сегодня Леонид грузит в переноску пищащих малышей, чтобы увезти новым хозяевам. Уже в дверях спохватывается:
– Семёновна, полпенсии на корм кошакам потратил. Раскошелься на тридцать рублей на автобусный билетик.

Марина бежит в дом, отсыпает монет с запасом на туда и обратно, застёгивает карман, чтобы не выпали. Вечером идут на берег речки посидеть, помечтать: хорошо бы земля под «Слезинкой» попала под индивидуальное жилищное строительство, вдвоём бы осилили коттеджик! Перебирают гладкие цветные гальки, похожие на конфеты «морские камушки». Хочется, как в детстве, разгрызть и узнать, что внутри – изюм или арахис? Перебирают камушки, перебирают жизнь…

Потом идут к роднику, горловое бульканье которого доносится издалека, и наполняют ведро чистой как слеза водой.