Отрицательный врачебный опыт

Окончив 4-й курс медицинского института, я была направлена на летнюю двухмесячную практику в районную больницу. А перед поступлением в мединститут я три года проучилась в медучилище на вечернем. До диплома фельдшера оставалось всего три месяца, но в июле я уже сдала экзамены в мединститут. Как же мне помогали полученные в училище знания на протяжении всей моей профессиональной жизни!

Однако рассказ о другом – о том, какой болью отзываются в сердце врача случаи, когда помочь пациенту не удалось. И первый такой случай произошёл в той районной больнице.

Первая неделя практики прошла нормально. Нас было четыре студентки, жили в комнате при больнице. Составили график ночных дежурств, в качестве дежурных врачей, с восьми вечера до девяти утра. Я должна была выйти на такое дежурство в субботу. И вот собираюсь на пост, как вдруг бежит медсестра: надо срочно идти, привезли тяжелобольную женщину. Я сразу побежала.

Больная – Нина Фёдоровна, мать четверых детей, молодая, 30-летняя. Поступила с болями в животе. Я сразу приступила к осмотру: живот как бочка! Больная говорит, что он болит у неё уже три дня, стула не было неделю. Звоню хирургу: «Срочно приходите в больницу, надо немедленно оперировать – перитонит! Симптом Щёткина-Блюмберга положителен. Живот жёсткий».

А хирург мне: «Ах, какой профессор нашёлся!» В общем, с полчаса я его уговаривала, явился только через час – и сразу в операционную мыть руки. На это ушло ещё 20 минут. Я считала все эти часы, минуты, чувствовала себя почему-то виноватой за то, что время идёт, а я всё не могу добиться, чтобы была проведена операция.

В 10 часов вечера больная скончалась. Четверо детей остались сиротами!

Вот так я, ещё не став врачом, получила отрицательный опыт, огромную душевную травму.

Проработав три года после окончания мединститута в сельской больнице, я опять пережила горе. Случилось это зимой. В наше детское отделение в моё дежурство поступил десятимесячный ребёнок – девочка Гульнара. Её мать рассказала, что у неё умерли двое детей, один от несчастного случая, другой от простуды. И вот опять простыла дочка. Проживали они в железном вагоне, в комнате была жара, а когда выходили на улицу, простужались. Морозы тогда у нас на Урале стояли сорокаградусные.

Ребёнок оказался беспокоен, дыхание учащённое, но кашля не было. Горлышко даже не покраснело. Я прослушала девочку – хрипы в лёгких отсутствовали. Вызвала главврача – хирурга и рентгенолога. Просила, чтобы пришёл и лор, но его дома не оказалось.

Посоветовавшись с коллегами, поставила диагноз – мелкоочаговая пневмония, деструктивная форма, дыхательная недостаточность I степени. Я делала инъекции в вену на головке; ребёнку становилось лучше, и она, увидев меня, показывала пальчиком на головку – просила ещё укол! Потом стала показывать пальчиком на горлышко – этот её жест потом всю жизнь стоял у меня перед глазами. И я виновата, что не сумела девочку спасти.
Дело в том, что обязательно нужен осмотр лор-врача, а его не было. Значит, надо отправлять ребёнка в районную больницу, а она в семидесяти километрах от нашего села. Зима, метель… Чего мне стоило всё-таки доставить ребёнка в район! Но там тоже не сразу поставили диагноз…

На следующий день девочка умерла. Посмертный диагноз: подсвязочный абсцесс.

Через несколько лет я оказалась в Монголии – муж был отправлен в загранкомандировку. Он работал, а я сидела дома с пятилетней дочкой. Жили мы в небольшом посёлке Налайх в ста километрах от Улан-Батора в пятиэтажном доме. Таких домов там несколько, в них жили строители ТЭЦ, в основном москвичи.

Как-то ночью меня вызвали к женщине, прилетевшей днём из Москвы. У неё были высокая температура, одышка, но без кашля, и горло не покраснело. Симптомы те же, что у незабвенной Гульнарочки. Теперь я не колебалась и помогла этой женщине выжить. Вернее, ей помогла Гульнара. Я написала направление в военный госпиталь, диагноз: подсвязочный абсцесс, срочно вскрыть! Там даже удивились, что я сумела поставить такой диагноз. Он был точным.