У микрофона – Агния Барто

Наверняка они знали и другие детские стихи этого автора – про мишку, которому оторвали лапу, про зайку, которого бросила хозяйка… Просто растерялись на показе. Я в этом уверена, потому что со стихов Агнии Барто для многих поколений российских детей начиналось знакомство с миром. Написанные ею строки становились не просто первыми услышанными стихами, но – первыми уроками добра, сострадания, долга. Уроками жизни.

Таковыми и остаются. А написала их женщина, которой выпало жить в очень сложную эпоху, и самые трудные годы пришлись на Великую Отечественную.

Кстати, упомянутый стишок не имеет отношения к дочери Агнии Львовны, чьё имя тоже Татьяна, потому что написан он в 1930-м, а девочка родилась в 1931-м. Разъяснение я получила от самой Татьяны Андреевны, дочки поэтессы, и было это лет десять назад.

Проходила наша встреча в её уютной московской квартире, обставленной книжными полками и увешанной портретами близких. Говорили мы о многом. В том числе, конечно, о войне и о тех годах, когда Агния Барто вела на радио передачу, задача которой – соединить родителей и детей, потерявших друг друга в лихолетье.

В начале войны их семья – Агния Львовна, Таня, её старший брат Гарик, бабушка и няня – были эвакуированы из Москвы в Свердловск. Отец, Андрей Владимирович Щегляев, хотел пойти в ополчение, но его не взяли. Он был крупным инженером-энергетиком, поэтому его командировали за Урал на электростанцию, чтобы бесперебойно обеспечивать заводы энергией.

В 1943-м уже вместе с семьёй Андрей Владимирович вернулся в столицу: получил приказ организовать в Московском энергетическом институте энергомашиностроительный факультет. Стране нужны были турбины для электростанций и, естественно, специалисты, которые бы их строили и обслуживали. Этот факультет до сих пор существует.

Булочки и лампочки

Его жене, известной писательнице и киносценаристу, жить бы спокойно вдали от боёв, пусть не сытно, с неудобствами, – но спокойно, а она рвалась на фронт. Зачем Агнии Барто, матери двоих детей, понадобилось отправиться в это пекло? На этот мой вопрос Татьяна Андреевна ответила так:
– Мама действительно просилась на фронт и, с трудом получив разрешение, провела на передовой двадцать два дня. Я боюсь употреблять слово «патриотизм», уж очень оно сейчас затёрто. Конечно, это был патриотизм, но в понятии того времени. Не возникало вопроса, для чего ей, действительно известной писательнице, понадобилось ехать под пули. Ей просто было необходимо оказаться там. И объясняла мама эту необходимость тем, что она не может писать о войне, не побывав на войне.

И был ещё похожий случай, – продолжает Татьяна Андреевна. – Тогда ведь приходили на заводы мальчишки, чтобы помогать фронту. Шли с сундучками деревянными, из деревень. Маленькие мальчишки! Чтобы достать до станка, подставляли под ноги ящики. И мама хотела о них написать. И ей нужна была конкретика. Но не что-то внешнее, а то, что на душе у этих ребят.

Она советовалась с Павлом Петровичем Бажовым, как подойти к теме. И он взял её на собрание ремесленников, где выступал, а потом сказал: «А ты пойди с ними поучись, получи какой-нибудь разряд». Мама так и сделала. Разряд токаря, правда, получила самый низкий, но она же задачу другую ставила – общение, а не токарное мастерство. Причём мама не технарь, поэтому всё ей далось совсем не просто.

В тот год, проведённый в эвакуации, Гарик и Таня маму дома видели не часто: Агния Львовна постоянно перемещалась между Москвой и Свердловском. В Москве она выступала на радио. Впрочем, в Свердловске тоже. Тогда же не было записи, в эфир выходили только вживую. В её отсутствие дети оставались под приглядом няни Домны Ивановны, которая верой и правдой служила семье писательницы с 1925 года.

Татьяна Андреевна рассказывала мне запомнившиеся эпизоды из своего военного детства, и я будто видела кадры документального кино:
– В Свердловске я пошла во второй класс. Нам на перемене поштучно выдавали булочки, и это было так ценно! Дежурные по классу приносили электрические лампочки. Отдавали их – уже не помню, учителю или дяденьке какому-нибудь, потолки-то были высокие, – чтобы взрослый человек эти лампочки ввернул и мы могли позаниматься. После уроков лампочки выворачивали и уносили домой. Мы писали прописи на газетных полях, потому что бумаги не было. А там все буквы расплывались.

Память сохранила, как в один из первых дней в школе учительница рассказывала нам сказку: «Избушка-избушка, встань ко мне задом, а к лесу передом». И я, придя домой, спросила у мамы (она как раз была в Свердловске), а как правильно? Должна признать, у меня были умные родители: они никогда не высказывали неуважения к учителям, не подрывали их авторитет. И мама объяснила: «Это Урал, здесь так говорят».

Документальное кино из жизни маленькой девочки

А ещё маленькая Таня с другими детьми выступала в госпитале. Кто-то пел, а она декламировала стихи. Но не мамины. Призналась: никогда их вот так, на публику, не читала. Вообще скрывала, что она дочь Агнии Барто. Почему? Ответить не смогла. Может, такая была установка в семье или что-нибудь на этот счёт говорила мама. Но ничего такого Татьяна Андреевна не помнила. Сказала, что, скорее всего, это её собственный инстинкт.

Но прошло время, и Агния Львовна даже стала обижаться на дочь, что молчит об их родстве. Но та отвечала: «Если меня спросят, скажу. Но, если не спрашивают, мне что – нужно об этом объявлять?»

А вот ещё одно «документальное кино» из жизни маленькой девочки Тани в годы войны:
– Папа к нам в Свердловск приезжал дважды. В командировку. Один раз привёз вязку лука. Она висела у нас на гвозде и приковывала взгляд – есть-то хотелось. Помню, тогда же они с Домной Ивановной пошли к пяти утра на рынок, чтобы купить картошки. Только один человек в тот день привёз на телеге картошку на продажу. Люди бросились к телеге, и толпа затоптала несчастную лошадь. Не нарочно, просто боялись, что картошки не хватит, а семьи голодные. Мои, конечно, и не пытались приблизиться к телеге. Впечатление от увиденного было тягостное. Они вернулись без картошки и сильно расстроенные этой драмой, развернувшейся на их глазах. Рассказывали об этом – я слышала и запомнила.

А ещё папа приезжал на Новый год. Я запомнила этот единственный наш Новый год в эвакуации, потому что он получился особенным. Папа курил, и я ему набивала папиросы. Он привозил махорку или табак, не очень разбираюсь. И была машинка для набивания табака, похожая на ту, какой удаляют косточки из вишни. И я ему этой машинкой набила целую коробку папирос.

И вот 31 декабря мы с папой идём домой. А возле нашего подъезда какой-то дядька продаёт маленькую ёлочку. Мне, конечно, очень её захотелось. И папа за ту коробку папирос купил деревце. Я ему за это благодарна всю жизнь! Потому что не пожалел папирос, а ведь всё это было очень трудно достать – и табак, и бумажные гильзы, в которые его набивали. Зато у нас был Новый год с ёлкой и в доме стоял её запах! Вот эту свою радость я запомнила на всю жизнь. А украшали мы ёлку чем-то или нет, память не сохранила.

Об отце Татьяна Андреевна говорила с огромной нежностью. Андрей Владимирович, второй муж Агнии Львовны, по словам дочери, был удивительным человеком, тонким и щедрым. Ему не нужно было произносить длинные тирады в воспитательных целях. Он умел это делать своими поступками, а если и говорил что-нибудь, ему хватало нескольких слов, которые навсегда оставались в дочкином сознании и в конечном итоге её сформировали. Кстати, она потом и в профессии пошла по стопам отца – стала инженером, защитила кандидатскую диссертацию.

Из Свердловска семья вернулась в столицу не полным составом – без бабушки, матери Андрея Владимировича. Она умерла в эвакуации.

Прошло много-много лет, и Татьяна Андреевна, оказавшись в командировке в Свердловске, пришла к тому дому, где встречала новый 1943 год и где так головокружительно пахла ёлка. Постояла под окнами, но зайти в ту квартиру не решилась – не хотела беспокоить жильцов.

У вас есть подходящие воспоминания?

В войну тысячи родителей потеряли своих детей. И Агния Львовна с 1964-го по 1973 годы вела передачу на радиостанции «Маяк», помогающую людям найти друг друга. В первую очередь повзрослевшим детям, не помнившим почти ничего из довоенной жизни. Поисками людей тогда занимались и милиция, и Красный Крест. Но этим организациям, естественно, требовались официальные данные, такие как фамилия, имя, отчество, год и место рождения. А многие дети терялись совсем маленькими, не знали фамилии и адреса, возраст определял врач в детском приёмнике. Как организовать поиски в таких случаях?

Агния Львовна получала огромное количество писем с просьбой найти родных. Вот одно из них: «Родился я там, где была война… Имя, фамилия, отчество у меня вымышленные. Когда наш дом уже горел, мать вывела нас, детей, на улицу, её вместе с маленьким ребёнком фашисты убили. После освобождения нашего села нас осталось три брата, сестра уже умерла. Нас посадили в машину и повезли на станцию. Наш состав бомбили в пути, и я разъединился с братьями. В 1943 году меня привезли в детдом Курганской области. Может, кто-то из братьев живой? Отзовитесь, братья!»

Писем приходило всё больше, иногда до сотни в день. Они были длинными, от руки написанными, и в каждом Агния Львовна старалась найти эпизод, воспоминание, которые могли помнить и родные человека, пустившегося в поиски.

Я спросила Татьяну Андреевну, были ли у её мамы добровольные помощники и участвовали ли в поисках они, домочадцы? И вот что она ответила:
– Конечно, помощники были. Например, ходили в архитектурный институт и просили план определённого района города, относящийся к предвоенному времени. Потому что девочка помнила, что были баня, труба и дом на углу. И говорила, что улица на букву О, а улица оказалась Сердобольская. Ну, это же невозможно найти – по таким воспоминаниям! Конечно, все официальные службы были бессильны. А маме удавалось. Помогало сочетание её таланта в детской психологии и сами поиски. Как мама говорила, искали всем миром!

Люди слушали передачу, и, если человек знал кого-нибудь, кто тоже ищет родных, сразу спешил сообщить. Вот таким образом была найдена девочка, которую потеряли в возрасте четырёх месяцев, и единственное, что мать помнила, – у ребёнка на ручке, на плече, есть родинка в форме розочки. Ну и вот совершенно посторонний человек услышал это по радио. А он знал, что есть женщина, у которой семья не найдена и у которой на плече родинка в форме розочки. Он к ней побежал, рассказал. В результате мать и дочь нашли друг друга.

Была у мамы помощница в радиокомитете, Нина Фёдоровна Лысенко, которая сортировала корреспонденцию – есть данные, или их нет совсем. Иногда письма приходили и на наш домашний адрес, но чаще на радио. Мама читала в день по 70–100 писем. Вот сейчас есть замечательная передача «Жди меня», но у современного телевидения возможности всё-таки несравнимы с теми, что были у мамы. И чаще всего там есть и имена, и фамилии, и фотографии. У мамы же и её помощников ничего этого не было, тем не менее, они помогли найти друг друга огромному количеству людей.

Мы, домочадцы, в каком-то смысле тоже принимали участие. Не в качестве помощников, но сопереживателей. Иногда люди приходили прямо к нам домой. Хотели поделиться. Ещё Домна Ивановна, помню, спрашивала такого посетителя: «А воспоминания-то у тебя подходящие? А то не все годятся». И папа слушал. Хотя папа редко бывал дома, но всё же случалось, что кто-нибудь приходил в мамино отсутствие, и выслушивать историю выпадало ему.
…Агнии Барто с помощниками за девять лет работы удалось соединить почти тысячу семей! А потом радиопередача «Найти человека» перестала выходить. И не потому, что иссякли письма. Просто искали-то в основном матери, и воспоминания у них с годами становились всё более расплывчатыми, они сами становились всё менее уверенными в них. Агния Львовна готова была продолжать поиски, но передачу закрыли.

Очень важно не озлобиться

За несколько дней до Победы в результате несчастного случая погиб сын Агнии Барто Гарик. Очень талантливый юноша, мечтавший стать лётчиком, рвавшийся на фронт. Но в училище его не взяли по здоровью, тогда он поступил в авиационный институт. При этом Гарику прочили славу на композиторском поприще. И вот – нелепая случайность… По свидетельству дочери, Агния Львовна так и не смогла пережить эту утрату.

Первый, кто пришёл к ней после случившегося, был Пастернак. Они жили в одном подъезде. Не секрет, что люди часто боятся соприкасаться с таким горем, потому что не знают, как себя вести, что говорить. А Борис Леонидович, видимо, не мог не прийти. Татьяна Андреевна запомнила одну фразу, которую Пастернак сказал тогда её матери: «Очень важно не озлобиться». Но с таким человеком, каким была Агния Барто, подобного просто не могло произойти.

– Маму всегда спасали поэзия, работа, – говорит Татьяна Андреевна Щегляева, – и ещё её спасала готовность помогать людям в их бедах. А бед, к сожалению, всегда было много.