Собиратель рек

Два года назад, в июле, я плыл на теплоходе по Оби. Теплоход – конечно, громко сказано. Скорее скромный прогулочный кораблик. Пожилой уже. Наверно, мой ровесник. Теплокатер-пенсионер.

«Обь» – тоже звучит слишком претенциозно. Скажешь «Обь» – и сразу представляется нечто грандиозное, могучее, эпическое.

Когда какой-нибудь там былинный чёлн, али струг, али ладья мчит по неминучей стремнине, и не видно утлых берегов, столь широка сия река, и на челне могучий (нет, лучше «могутный») богатырь зычно, аки какой-нибудь там лев огнегривый, кричит:
– Эге-гэ-э-эй!

И эхо паки и паки разносит клич его молодецкий над матушкой Обью, и всё такое прочее…

Нет, в моём случае всё выглядело скромнее.

В гостинице «Центральной» города Барнаула я съел на обед действительно былинную свиную отбивную размером с крышку канализационного люка. Поднялся, кряхтя, в номер, лёг на кровать. Немного постонал. Включил телевизор.

Там шёл «Жестокий романс». Как раз эпизод, когда на пароходе «Ласточка» Михалков клеит Гузееву своим мохнатым шмелём.

Я подумал: чем я хуже Михалкова? Хочу тоже на пароходе. Не по Волге, так по Оби. Можно без шмеля и Гузеевой. До вечернего круглого стола на тему «Семантика поэтического дискурса: когнитивные аспекты» – чур меня! – ещё четыре часа. Хоть свежим некогнитивным воздухом подышу.

Вызвал такси. За полчаса пути жизнерадостный таксист рассказал мне всю свою жизнь. Это был краткий конспект романа-эпопеи «Жизнь барнаульского таксиста». Любимым у него было слово «получается»:
– Вот так и зашумел я в армию, получается… Не дождалась меня Сонька, получается. Вышла за этого бабуина новосибирского… Я ей: что ж ты, мартышка, учудила? А она блеет, как овца в критические дни. Ну, пошёл я к этому пню, получается… Я ему: чё к чему-то? А он: тоси-боси… Ну, я ж и не барагозил. Пнул его маленько в сало, получается… А участковый и говорит: не швыркай… А я и ничё, не шумлю, получается… Вот такие шанежки с собачатиной…

Время 14.45, причал №1, касса. Кассирша – мечта Родена. Билет – пятьсот пятьдесят рублей. Недёшево. Ладно. Отправление в 15.00. Весь «круиз» час двадцать. Сорок минут туда, сорок обратно.

Захожу на кораблик. Народу под завязку. Верхняя палуба – ни одного свободного места.

Буфет: вода, соки, пиво, сухарики. Пиво уже кончилось. Народ чокается пластиковыми стаканчиками. Праздник.

Внизу пара мест осталась. Сажусь. Напротив – мужчина восточного вида. Чем-то напоминает сильно загоревшего Пушкина без бакенбард. Говорю:
– Добрый день.

Пушкин, на почти чистом русском:
– Добрый. Много сегодня народу.
– Суббота, – я чуть не добавил «получается».

Теплоходик вздрогнул и тронулся.

Плывём. Вокруг пологие берега. Осока, вётлы. Небо в сероватых, как стекловата, облаках. Ничего такого былинного. Напоминает среднерусскую Мологу или Мсту. Понятно, Обь здесь только начинается. Впала в неё пока только Барнаулка. Потом впадут ещё десятки рек. И это будет уже совсем другая Обь. Эгегей-река. Километров через тысячу. Нет, лучше – вёрст.

– Красиво, – сказал Пушкин, – хороший рудак…
– Что такое «рудак»? – спросил я.
– «Рудак» на фарси значит – речка.
– Вы знаете фарси?
– Я иранец. Кстати, меня зовут Мирза.
– Владимир. Очень приятно.
– Аналогично. Ещё раз кстати: моя фамилия – Рудаки.
– Как у отца персидской поэзии.
– Да. Очень приятно, что вы знаете персидскую поэзию.
– «Знаете» – громко сказано.
– Всё равно приятно. То есть я, если перевести мою фамилию на русский язык, – Речкин.
– Здорово. Иранец Речкин на теплоходе плывёт по Оби… Извините за идиотский вопрос: как вы здесь оказались?
Мирза Рудаки улыбнулся.
– Стреляли… Во-первых, у меня русская жена. Родом из Барнаула. Мы приехали в гости к её родителям. А во-вторых, у меня странное хобби. Хотя почему странное? Оно… как это?.. фамильное. Дело в том, что я коллекционирую реки.
– Интересно. И какие же реки у вас в коллекции?
– Несколько сотен. Почти тысяча. Ганг, Хуанхэ, Яуза, Амазонка, Луара, Лимпопо, Барнаулка, Рейн, Дунай, Нил, Малый Узень, Большой Узень… Все их фотографии у меня в компьютере. У меня есть даже фотография Неглинки. Мне помог её сделать один знакомый… как это?.. диггер. Вот теперь, наконец, и Обь. Опять кстати: надо её сфотографировать.

Он достал из заднего кармана джинсов смартфон и сделал несколько снимков.

– Давайте я вас сфоткаю вместе с Обью, Мирза, – предложил я.
– Нет-нет, – он энергично отрицательно покачал сразу двумя указательными пальцами, – я фотографирую то-о-лько реки. Если я буду фотографировать себя на фоне реки, получится фотография «Я и Обь». Люди любят делать фотографии «Я и пирамиды», «Я и Версаль», «Я и Великая китайская стена». Это неправильно. Как сказал великий Рудаки, «ишак не может заменить верблюда».
– Хорошо сказано. И вы собираете все-все реки, даже самые маленькие?
– Конечно. Даже пересохшие. В Иране их довольно много.
– А каналы?
– Обязательно. Суэцкий, Панамский, имени Москвы…
– Беломорско-Балтийский…
– Это моя мечта, Владимир. Пока я ещё не успел там побывать.
– Звучит пикантно… Впрочем, успеете, Мирза. Как поётся в нашей песне: «Вся жизнь впереди, надейся и жди».
– Кто знает, кто знает… Как писал великий Фирдоуси: «Судьба кознелюбива и упряма, ни перед кем она не знает срама». Иншалла, как говорят наши братья-арабы.

Он помолчал. Потом задумчиво-рассеянно добавил:
– «Фирдоус» по-персидски значит – «райский сад».
– Ясно. Значит – Райкин… А чем, если не секрет, занимается ваша жена? И как вы познакомились?
– Не секрет. Она медсестра. Мы познакомились на строительстве Бушерской АЭС. Я – физик-ядерщик. Там, на строительстве, было много русских специалистов. И русские врачи тоже были. Я попал в больницу с аппендицитом. А Саша была дежурной медсестрой. Я влюбился сразу. Она была прекрасна. Как говорится в наших касыдах: «луки бровей и стрелы ресниц». Я буквально ослеп от её красоты. О, прав был великий Руми: «Зашей глаза, пусть сердце станет глазом»! Я онемел. Потому что «Любовь – это то, что запрещает слова и речи». Ас-Самарканди…

– Красиво.
– Ничего не поделаешь… Любовь… А что такое любовь?
– Что?..
– «Любовь – астролябия истины»!
– Фирдоуси?
– Нет, снова Руми.
– Ёлки-палки… Не попал, получается. Правильно говорят: молчи, за умного сойдёшь.
– Мудро. Но можно и так: «Слово, удержанное тобою, – раб твой, слово, вырвавшееся у тебя, – твой господин».
– Ух ты! Руми?
– Хафиз.
– Блин!.. И вы поженились…
– Не сразу. Сначала она как бы не замечала меня. О горе! «Зёрна слёз из очей рассыпай неустанно, Хафиз!..»
– Хафиз?
– Кто же ещё?
– Ну, может, это ему Речкин или Райкин говорит?..
– Они жили в разных веках.
– Понял, не дурак.
– Я был в отчаянии. Даже стал читать какие-то популярные книжки по психологии. Что делать? «Голод и льва заставляет кидаться на падаль».
– Ас-Самарканди? – спросил я грустно, без всякой надежды на успех.
– Верно!.. Попали, Владимир!
– Ура!
– Я молил Аллаха, чтобы моя Саша полюбила меня, несчастного Мирзу Рудаки… И наконец, Бог смилостивился надо мной! Потому что «даже кот умеет сотворить молитву»! Хафиз.
– Точно! Мой кот умеет, особенно когда жрать просит…
– И мы поженились. Пять лет назад. И я счастлив! Ибо: «С женой разумною, чей нрав не злобен, бедняк царю становится подобен».
– Кто?
– Саади. У нас растёт сын. Четыре года.
– Сейчас… Кажется, я помню из Фирдоуси: «Кто львёнка в доме у себя взлелеет, пусть помнит он, что лев заматереет»… Так, получается?
– Браво, Владимир!

Солнце выглянуло из-за облака, и прибрежные ивы стали золотыми. У горизонта синели тучи. Там шёл дождь и вкрадчиво урчал гром. А у нас палило солнце. Мир был странным и прекрасным.

– Как в нашей касыде, – сказал Мирза, фотографируя всё это на смартфон, – «смеющиеся сады и рыдающие тучи».

Теплоход развернулся и поплыл обратно. Пассажиры выпивали, смеялись. Где-то на верхней палубе пели «Хазбулата». С дальнего столика нашей палубы послышалось:
– Го-орько! Го-орько!..

Мирза:
– В жизни сей опьянение
Лучше всего,
Нежной гурии пение
Лучше всего,
Вольной мысли кипение
Лучше всего,
Всех запретов забвение
Лучше всего!

– Ну, это точно Омар Хайям!
– Конечно.

На круглый стол про когнитивный дискурс я не пошёл. Банально сдрызнул, получается. И весь вечер прогулял по Барнаулу. И всё думал: что бы мне начать коллекционировать?