– Ну, здравствуй, подруга дней моих суровых, голубка дрях…
– Я тебя убью!
– …хотела сказать: голубка юная моя!
– То-то.
Они шутливо пикируются друг с другом, будто и не разлучались. Будто не разделяют их границы и десятки тысяч километров, и океан не ворочает между ними зелёные водяные громады. Акустика в телефоне отличная, слышно без слухового аппарата: будто сидят рядышком и болтают, как бывало в кухне за чашкой чая и булочками из «Кулинарии». Обе не опускались до чуши вроде стояния у плиты.
В основном занимает эфир Лида – та, что за океаном. Говорит, говорит, не может наговориться – хоть таймер включай и регламент устанавливай. Ласкает, с наслаждением обкатывает языком каждую родную, милую буковку – соскучилась. Самое тяжкое для иммигранта – попасть в чужую языковую среду. Беспомощно задыхаться, хватать ртом воздух, как рыба на берегу, как человек в воде. Особенно для неё: всю жизнь работала экскурсоводом в музеях-усадьбах, в залах с экспонатами, на археологических раскопках, на исторических погостах.
Заранее знала, что сгрудившиеся вокруг могилы вздохнут: «Да-а-а…» – и притихнут. Потом шёпотом заспорят, осталось ли что-нибудь от покойного, прах какой-нибудь. Тут же найдётся знаток: «Возможно, сохранились кусочки черепа, берцовые кости… Зависит от почвы: песчаная или тяжёлая глинистая. Одного вот так через сто лет откопали – как новенький». И своей компетентностью сразит и покорит женскую часть группы, и заслужит её пылкие взоры до конца экскурсии.
Снова пронесётся лёгкое: «Да-а… Все мы, все мы в этом мире тленны». И кто-нибудь непременно блеснёт: «Сик трансит глориа мунди». Лида тихо злилась и про себя называла туристов «глубинарием».
Коммунистка Зоя, которая сидела в редакции «на письмах» и была по макушку погружена в чаяния и надежды простого народа, бросалась грудью на его защиту:
– Да интеллигент от простого народа отличается тем, что для него этот самый народ ловит, режет и ощипывает курицу, потому что у интеллигента, видите ли, тонкая душевная организация. Данный факт он ставит себе в величайшую заслугу, но курицу кушает с большим аппетитом.
Лида тоже не лезла в карман за словом:
– Пожалуйста, не передёргивай и не идеализируй, ты прекрасно знаешь, кого я имела в виду – обывателя. Обыватель – это который читает новость об упавшем самолёте, и главный мучающий его вопрос: сколько людей разбилось? Спросишь: «Зачем вам это?» – «Просто так. Интересно».
Интересно ему… Причём если жертв не много, он испытывает разочарование и даже обиду.
Но сейчас отсюда – вернее, оттуда – туристы казались Лиде бесконечно милыми. Вообще, человек к старости становится более терпимым, покладистым, обтекаемым. Хотя как сказать, как сказать…
Друг с другом они спорили ожесточённо, с обидами и даже слезами, с ночным перевариванием обид, киданием трубки и забаниванием друг друга «навечно».
– Ой, как страшно, заблокирует она меня! Дырку себе под хвостом заблокируй.
У Лиды был сын-блогер, и она освоила обороты, вводящие оппонента в ступор. Одинокая Зоя находилась в более уязвимом положении. Жадно ждала хоть какой-нибудь весточки, письма, с бьющимся сердцем открывала электронную почту. В подъезде бросалась к железному почтовому ящику, сквозь дырочки которого призывно и обещающе белел конверт. Но о Зое нежно, трепетно и верно помнили лишь «Энергосбыт» и «Водоканал», напоминая о показаниях до 25-го и платежах до 10-го числа каждого месяца. Не забывай, дорогая Зоя, с любовью, твой навеки «Межрегионгаз».
Сначала-то уехавшая Лида захлёбывалась от восторга. Она попала в Эдем, ты не поверишь! Утром выходит на газон – пасутся олени, прыгают кролики! А какие там моллы – за месяц не обойдёшь! Еда дешёвая и вкусная, невозможно оторваться, они с мужем на двоих поправились на девять килограммов. Всё у них было в шоколаде, а главное, как вовремя уехали, у вас же там («у вас»!) ужас что творится. В её голосе под сочувствием читалось кокетство.
Зое очень хотелось напомнить Лиде события тридцатилетней давности, когда зарплату не давали полгода. Доведённая до отчаяния городская интеллигенция договорилась разом положить на стол заявления об уходе. Тогда ещё гражданам разрешалось отстаивать свои права.
Забастовка провалилась из-за штрейкбрехеров, среди них была Лида: заменила в школе бастовавшего учителя истории. Оправдывалась чувством долга и сознательностью.
«Сознательным» оказался и её муж-фрезеровщик. Весь цех у них перевели на разряд ниже, чтобы выгадать деньги на премиальные к директорскому окладу. И все только бухтели по углам. А ведь прижучь тогда борзую верхушку, сдави в народный кулачок, покажи, кто на заводе и в стране хозяин, – всё обернулось бы по-другому.
– Предатели! – бросила тогда им в лицо, как плюнула, Зоя. – Из-за таких, как вы, наши дети лишаются будущего!
И вот теперь хитрюшки Лида с мужем улизнули на всё готовенькое туда, где до них уже кто-то другой добился лучшей жизни. На чужом горбу въехали в рай. А бунтарка Зоя осталась и за ними расхлёбывает. Но попробуй упрекни: Лида заплачет, заподозрит в зависти.
Кармическое возмездие настигло подругу там, где не ждали. Скоропостижно умер Лидин муж: не вынес акклиматизации. Сердце не выдержало столько райского тепла и влаги, и солнца, и режущих глаза ярких красок. Оставшись одна, Лида заболела, затосковала по своей затерянной в ельнике дачке, по серенькой погодке, по грибным дождикам, по русской безалаберной, бурной и грязной весне.
Там у них и весна какая-то ненастоящая, скороспелка. Ляжешь вечером – бело, снег. Откроешь глаза утром – зелень, лето. И в глазах рябит от белых пластиковых заборчиков, от ядовито-зелёных газонных квадратов. Всё ухоженное, чистое, игрушечное, аж тошно.
– А миргородская лужа возле твоего дома, забыла? – напоминала Зоя. – Ливнёвка забита – целое море плещется, пройти невозможно. Помнишь, я с ЖЭКом из-за той лужи воевала?
И снова Лида простодушно, влюблённо подхватывала:
– Ага! Утром та лужа промерзала до дна. Идёшь – стеклянный ледок под каблуками на весь двор: хрусь-хрусь. А эхо в сонных многоэтажках: цок-цок. А воздух апрельский, розовый… А невидимая синичка: пинь-пинь!
Голос дрожал, в трубке всхлипывали и сморкались. Телефон отключался. Ну, хоть кто-то ностальгировал по нашему ЖКХ!
Лида так никогда и не узнала, какой камешек носила подруга на сердце, не камешек – целую глыбу. Это когда Зоя на заре их дружбы прибежала поделиться счастьем: ждёт ребёнка от самого-самого любимого! Лида обрадовалась не меньше. Полезла в альбом показать себя маленькую: «Никогда не поверишь, что это я: ну вот ни на столечко схожего».
– А это мой муж, я вас ещё не знакомила.
С фотографии светло улыбался Зоин самый-самый любимый и, по совместительству, Лидин благоверный. Отец несчастного Зоиного ребёнка, который так и не родился, шмякнувшись сгустком крови в эмалированный медицинский лоток и отомстив жестокой мамаше пожизненным бесплодием. Отказал в возможности появиться на свет будущим братьям и сёстрам: так не доставайтесь же никому!
В остальном о Лиде и Зое можно сказать: милые бранятся – только тешатся. Была у них многосерийная тема: сюрреализм в живописи. Они и познакомились в день открытия музея современного искусства.
Лида – фанатичная, «со взором горящим», в кофточке с медалькой, высохшая уже смолоду: ножки как два карандаша в стакане. Зоя – пышка, о таких говорят: не баба, а сметана. Пришла на выставку, уже вся внутренне кипя, с непримиримой группой поддержки из пенсионеров.
Внутренне исплевалась и накатала статью о выставке как о глумлении, попрании всего святого, чистого и высокого. Получился злой гротеск, шарж, пародия. И название дала хлёсткое: «Бал сатаны».
Начала с анекдота: каждую ночь из музея крадут картину Малевича. Поэтому сторож Петрович каждое утро быстренько рисует и вешает новый «Чёрный квадрат». Подмену никто не замечает.
Процитировала Сальвадора Дали, известного теми ещё выкидонами: «Мир полон идиотов, поэтому я богат».
«До ХХ века, – строчила Зоя, – багровых чудовищ с носом на боку, ртом вместо пупка и прочие каляки-маляки рисовали кокаинисты и обитатели психиатрических больниц. Руки тряслись от тремора, брызгали краской и выписывали безумные кренделя. Доктора многозначительно качали головами и увеличивали дозу галоперидола. Пока однажды случившийся поблизости бойкий голодный шалопай не воскликнул: «Гениально! А кто не понимает – чернь и ширнармасса!»
Картины с колодцами, берёзками и Героями соцтруда были осмеяны, освистаны и выброшены на свалку истории. В музеи хлынули «шедевры».
До сих пор толпы критиков, экспертов и эстетов бродят по экспозициям и важно разбирают смысл инсталляции из сохлых каловых масс: гениально! Творец сумел донести аромат и веяние новизны! Ищут идею и смысл в картине, которую голая тётка нарисовала, ёрзая по холсту интимным местом: какая экспрессия, сколько воздуха!
А другой гений работал кистью, зажатой в попе: в этом заключается глубочайший смысл и обращение к потомкам.
Даже редактор засомневался:
– Э-э… Зоя, вы не переборщили? Нас не засудят?
– Народ на нашей стороне, – Зоя вздёрнула голову.
И – воевать так воевать – бросила перчатку в лицо музею современного искусства. Объявила теледебаты в прямом эфире. Музейный коллектив, как боевого коня, выдвинул в дуэлянты Лиду.
Время, повторяю, было распахнутое, наивное и весёлое. Расстрельная осень 93-го ещё не шикнула: «Наигрались в демократию, и хватит».
Для начала, в знак примирения, Зоя поднесла в дар галерее холстик под названием «Война»: уникальный, случайно найденный на чердаке и чудом сохранившийся подлинник. Эксперты предполагают, что он принадлежит кисти… Впрочем, имя автора широко известно, чтобы упоминать всуе. У вас есть предположения?
– Ой, как неожиданно! - растерялась Лида. – Спасибо! Какое неординарное решение, какое идиосинкразическое сочетание красок, – она держала на отлёте на кончиках пальцев файл с обугленным запятнанным холстиком. – Попробую рискнуть: рука Кандинского? Ларионова?
Зоя победно оглядела зал:
– На самом деле это мазня моего трёхлетнего племянника. Ребёнку не включили мультик, и он со злости натыкал кистью в краски и бумагу.
Шум в зале, смятение. Лиде стало дурно, принесли воды.
Во втором раунде Зоя высыпала на стол и перемешала содержимое папок: в одной распечатки из перестроечного журнала «Огонёк», в другой – тесты пациентов отделения тяжёлых неврозов. И предложила определить, ху из ху. Отличить работы постмодернистов-импрессионистов-абстракционистов – от каракулей психбольных.
Лида неуверенно улыбалась, складывала в замочек и ломала пальцы, по лицу шли бледные пятна. Она позорно проигрывала под улюлюканье зала. Торжествующая Зоя сгребла и потрясла картинки:
– Так по какому признаку одних несчастных объявляют гениями и выставляют на аукционы за миллионы долларов, а творчество других доктора прячут в истории болезней, и санитары комкают, приговаривая: «Пакость какая»?
Одни живописцы купаются в деньгах и славе, а другие получают электрошок и ледяную ванну! Что из этого следует? Что подобная, с позволения сказать, живопись – самый коррумпированный вид капиталистического искусства. Наглое мошенничество, циничный распил бабок – и ничего более.
Лида тщетно пыталась перетащить Зою на свою сторону:
– Мы с вами обе относимся к прекариату. Наш долг – поднимать массы на более высокий уровень, учить видеть и осмысливать мир под разными углами, терпимо относиться к чужой точке зрения. Каждый человек имеет право на самовыражение!
– Вот идите в уборную и там самовыражайтесь, – предложила Лида. – Убийцы искусства – вот вы кто!
– А вы… вы и есть ширнармасса!
– Дамы, дамы, брейк! – вклинился ведущий.
Они подружились.
Сегодня среди происходящего Зоя живёт как во сне. Двигается, ходит в магазин, ест – не Зоя, а кто-то другой вместо неё. Настоящая та, прежняя, осталась в виде призрачной размытой проекции в той понятной жизни, а сегодняшняя Зоя угодила в Зазеркалье, в кошмарную параллельную реальность.
Она покупает в канцтоварах набор для художника. Дома неумело крепит картонный холст на подрамник, долго сидит задумавшись. Потом наносит первые штрихи. Вот человек. Четыре руки и четыре ноги. Женская грудь, а голова мужчины. Рот один, состоит из двух слившихся в поцелуе. Одно сердце. Под сердцем плод – каким его рисуют в учебниках анатомии. В ребёнке ещё ребёнок, в нём тоже ребёнок и так далее. Продолжение рода. Так было бы у Зои, но её ребёнок стал сгустком крови.
Пол в комнате усеян картинами в пятнах и брызгах, руку сводит судорога, получается криво, кисть едва не протыкает размокший картон, а Зоя не может остановиться. Спешит выплеснуть распирающие её чувства, которые невозможно (или запрещено) передать словами. Вот зелёный квадрат. Если на него долго смотреть, кажется, он всасывает, поглощает всё вокруг себя – как зловещая дыра, только не чёрная, а зелёная. Кажется, кто-то до Зои уже писал нечто похожее, но это неважно. Это неважно.
– …хотела сказать: голубка юная моя!
– То-то.
Они шутливо пикируются друг с другом, будто и не разлучались. Будто не разделяют их границы и десятки тысяч километров, и океан не ворочает между ними зелёные водяные громады. Акустика в телефоне отличная, слышно без слухового аппарата: будто сидят рядышком и болтают, как бывало в кухне за чашкой чая и булочками из «Кулинарии». Обе не опускались до чуши вроде стояния у плиты.
В основном занимает эфир Лида – та, что за океаном. Говорит, говорит, не может наговориться – хоть таймер включай и регламент устанавливай. Ласкает, с наслаждением обкатывает языком каждую родную, милую буковку – соскучилась. Самое тяжкое для иммигранта – попасть в чужую языковую среду. Беспомощно задыхаться, хватать ртом воздух, как рыба на берегу, как человек в воде. Особенно для неё: всю жизнь работала экскурсоводом в музеях-усадьбах, в залах с экспонатами, на археологических раскопках, на исторических погостах.
Заранее знала, что сгрудившиеся вокруг могилы вздохнут: «Да-а-а…» – и притихнут. Потом шёпотом заспорят, осталось ли что-нибудь от покойного, прах какой-нибудь. Тут же найдётся знаток: «Возможно, сохранились кусочки черепа, берцовые кости… Зависит от почвы: песчаная или тяжёлая глинистая. Одного вот так через сто лет откопали – как новенький». И своей компетентностью сразит и покорит женскую часть группы, и заслужит её пылкие взоры до конца экскурсии.
Снова пронесётся лёгкое: «Да-а… Все мы, все мы в этом мире тленны». И кто-нибудь непременно блеснёт: «Сик трансит глориа мунди». Лида тихо злилась и про себя называла туристов «глубинарием».
Коммунистка Зоя, которая сидела в редакции «на письмах» и была по макушку погружена в чаяния и надежды простого народа, бросалась грудью на его защиту:
– Да интеллигент от простого народа отличается тем, что для него этот самый народ ловит, режет и ощипывает курицу, потому что у интеллигента, видите ли, тонкая душевная организация. Данный факт он ставит себе в величайшую заслугу, но курицу кушает с большим аппетитом.
Лида тоже не лезла в карман за словом:
– Пожалуйста, не передёргивай и не идеализируй, ты прекрасно знаешь, кого я имела в виду – обывателя. Обыватель – это который читает новость об упавшем самолёте, и главный мучающий его вопрос: сколько людей разбилось? Спросишь: «Зачем вам это?» – «Просто так. Интересно».
Интересно ему… Причём если жертв не много, он испытывает разочарование и даже обиду.
Но сейчас отсюда – вернее, оттуда – туристы казались Лиде бесконечно милыми. Вообще, человек к старости становится более терпимым, покладистым, обтекаемым. Хотя как сказать, как сказать…
Друг с другом они спорили ожесточённо, с обидами и даже слезами, с ночным перевариванием обид, киданием трубки и забаниванием друг друга «навечно».
– Ой, как страшно, заблокирует она меня! Дырку себе под хвостом заблокируй.
У Лиды был сын-блогер, и она освоила обороты, вводящие оппонента в ступор. Одинокая Зоя находилась в более уязвимом положении. Жадно ждала хоть какой-нибудь весточки, письма, с бьющимся сердцем открывала электронную почту. В подъезде бросалась к железному почтовому ящику, сквозь дырочки которого призывно и обещающе белел конверт. Но о Зое нежно, трепетно и верно помнили лишь «Энергосбыт» и «Водоканал», напоминая о показаниях до 25-го и платежах до 10-го числа каждого месяца. Не забывай, дорогая Зоя, с любовью, твой навеки «Межрегионгаз».
Сначала-то уехавшая Лида захлёбывалась от восторга. Она попала в Эдем, ты не поверишь! Утром выходит на газон – пасутся олени, прыгают кролики! А какие там моллы – за месяц не обойдёшь! Еда дешёвая и вкусная, невозможно оторваться, они с мужем на двоих поправились на девять килограммов. Всё у них было в шоколаде, а главное, как вовремя уехали, у вас же там («у вас»!) ужас что творится. В её голосе под сочувствием читалось кокетство.
Зое очень хотелось напомнить Лиде события тридцатилетней давности, когда зарплату не давали полгода. Доведённая до отчаяния городская интеллигенция договорилась разом положить на стол заявления об уходе. Тогда ещё гражданам разрешалось отстаивать свои права.
Забастовка провалилась из-за штрейкбрехеров, среди них была Лида: заменила в школе бастовавшего учителя истории. Оправдывалась чувством долга и сознательностью.
«Сознательным» оказался и её муж-фрезеровщик. Весь цех у них перевели на разряд ниже, чтобы выгадать деньги на премиальные к директорскому окладу. И все только бухтели по углам. А ведь прижучь тогда борзую верхушку, сдави в народный кулачок, покажи, кто на заводе и в стране хозяин, – всё обернулось бы по-другому.
– Предатели! – бросила тогда им в лицо, как плюнула, Зоя. – Из-за таких, как вы, наши дети лишаются будущего!
И вот теперь хитрюшки Лида с мужем улизнули на всё готовенькое туда, где до них уже кто-то другой добился лучшей жизни. На чужом горбу въехали в рай. А бунтарка Зоя осталась и за ними расхлёбывает. Но попробуй упрекни: Лида заплачет, заподозрит в зависти.
Кармическое возмездие настигло подругу там, где не ждали. Скоропостижно умер Лидин муж: не вынес акклиматизации. Сердце не выдержало столько райского тепла и влаги, и солнца, и режущих глаза ярких красок. Оставшись одна, Лида заболела, затосковала по своей затерянной в ельнике дачке, по серенькой погодке, по грибным дождикам, по русской безалаберной, бурной и грязной весне.
Там у них и весна какая-то ненастоящая, скороспелка. Ляжешь вечером – бело, снег. Откроешь глаза утром – зелень, лето. И в глазах рябит от белых пластиковых заборчиков, от ядовито-зелёных газонных квадратов. Всё ухоженное, чистое, игрушечное, аж тошно.
– А миргородская лужа возле твоего дома, забыла? – напоминала Зоя. – Ливнёвка забита – целое море плещется, пройти невозможно. Помнишь, я с ЖЭКом из-за той лужи воевала?
И снова Лида простодушно, влюблённо подхватывала:
– Ага! Утром та лужа промерзала до дна. Идёшь – стеклянный ледок под каблуками на весь двор: хрусь-хрусь. А эхо в сонных многоэтажках: цок-цок. А воздух апрельский, розовый… А невидимая синичка: пинь-пинь!
Голос дрожал, в трубке всхлипывали и сморкались. Телефон отключался. Ну, хоть кто-то ностальгировал по нашему ЖКХ!
Лида так никогда и не узнала, какой камешек носила подруга на сердце, не камешек – целую глыбу. Это когда Зоя на заре их дружбы прибежала поделиться счастьем: ждёт ребёнка от самого-самого любимого! Лида обрадовалась не меньше. Полезла в альбом показать себя маленькую: «Никогда не поверишь, что это я: ну вот ни на столечко схожего».
– А это мой муж, я вас ещё не знакомила.
С фотографии светло улыбался Зоин самый-самый любимый и, по совместительству, Лидин благоверный. Отец несчастного Зоиного ребёнка, который так и не родился, шмякнувшись сгустком крови в эмалированный медицинский лоток и отомстив жестокой мамаше пожизненным бесплодием. Отказал в возможности появиться на свет будущим братьям и сёстрам: так не доставайтесь же никому!
В остальном о Лиде и Зое можно сказать: милые бранятся – только тешатся. Была у них многосерийная тема: сюрреализм в живописи. Они и познакомились в день открытия музея современного искусства.
Лида – фанатичная, «со взором горящим», в кофточке с медалькой, высохшая уже смолоду: ножки как два карандаша в стакане. Зоя – пышка, о таких говорят: не баба, а сметана. Пришла на выставку, уже вся внутренне кипя, с непримиримой группой поддержки из пенсионеров.
Внутренне исплевалась и накатала статью о выставке как о глумлении, попрании всего святого, чистого и высокого. Получился злой гротеск, шарж, пародия. И название дала хлёсткое: «Бал сатаны».
Начала с анекдота: каждую ночь из музея крадут картину Малевича. Поэтому сторож Петрович каждое утро быстренько рисует и вешает новый «Чёрный квадрат». Подмену никто не замечает.
Процитировала Сальвадора Дали, известного теми ещё выкидонами: «Мир полон идиотов, поэтому я богат».
«До ХХ века, – строчила Зоя, – багровых чудовищ с носом на боку, ртом вместо пупка и прочие каляки-маляки рисовали кокаинисты и обитатели психиатрических больниц. Руки тряслись от тремора, брызгали краской и выписывали безумные кренделя. Доктора многозначительно качали головами и увеличивали дозу галоперидола. Пока однажды случившийся поблизости бойкий голодный шалопай не воскликнул: «Гениально! А кто не понимает – чернь и ширнармасса!»
Картины с колодцами, берёзками и Героями соцтруда были осмеяны, освистаны и выброшены на свалку истории. В музеи хлынули «шедевры».
До сих пор толпы критиков, экспертов и эстетов бродят по экспозициям и важно разбирают смысл инсталляции из сохлых каловых масс: гениально! Творец сумел донести аромат и веяние новизны! Ищут идею и смысл в картине, которую голая тётка нарисовала, ёрзая по холсту интимным местом: какая экспрессия, сколько воздуха!
А другой гений работал кистью, зажатой в попе: в этом заключается глубочайший смысл и обращение к потомкам.
Даже редактор засомневался:
– Э-э… Зоя, вы не переборщили? Нас не засудят?
– Народ на нашей стороне, – Зоя вздёрнула голову.
И – воевать так воевать – бросила перчатку в лицо музею современного искусства. Объявила теледебаты в прямом эфире. Музейный коллектив, как боевого коня, выдвинул в дуэлянты Лиду.
Время, повторяю, было распахнутое, наивное и весёлое. Расстрельная осень 93-го ещё не шикнула: «Наигрались в демократию, и хватит».
Для начала, в знак примирения, Зоя поднесла в дар галерее холстик под названием «Война»: уникальный, случайно найденный на чердаке и чудом сохранившийся подлинник. Эксперты предполагают, что он принадлежит кисти… Впрочем, имя автора широко известно, чтобы упоминать всуе. У вас есть предположения?
– Ой, как неожиданно! - растерялась Лида. – Спасибо! Какое неординарное решение, какое идиосинкразическое сочетание красок, – она держала на отлёте на кончиках пальцев файл с обугленным запятнанным холстиком. – Попробую рискнуть: рука Кандинского? Ларионова?
Зоя победно оглядела зал:
– На самом деле это мазня моего трёхлетнего племянника. Ребёнку не включили мультик, и он со злости натыкал кистью в краски и бумагу.
Шум в зале, смятение. Лиде стало дурно, принесли воды.
Во втором раунде Зоя высыпала на стол и перемешала содержимое папок: в одной распечатки из перестроечного журнала «Огонёк», в другой – тесты пациентов отделения тяжёлых неврозов. И предложила определить, ху из ху. Отличить работы постмодернистов-импрессионистов-абстракционистов – от каракулей психбольных.
Лида неуверенно улыбалась, складывала в замочек и ломала пальцы, по лицу шли бледные пятна. Она позорно проигрывала под улюлюканье зала. Торжествующая Зоя сгребла и потрясла картинки:
– Так по какому признаку одних несчастных объявляют гениями и выставляют на аукционы за миллионы долларов, а творчество других доктора прячут в истории болезней, и санитары комкают, приговаривая: «Пакость какая»?
Одни живописцы купаются в деньгах и славе, а другие получают электрошок и ледяную ванну! Что из этого следует? Что подобная, с позволения сказать, живопись – самый коррумпированный вид капиталистического искусства. Наглое мошенничество, циничный распил бабок – и ничего более.
Лида тщетно пыталась перетащить Зою на свою сторону:
– Мы с вами обе относимся к прекариату. Наш долг – поднимать массы на более высокий уровень, учить видеть и осмысливать мир под разными углами, терпимо относиться к чужой точке зрения. Каждый человек имеет право на самовыражение!
– Вот идите в уборную и там самовыражайтесь, – предложила Лида. – Убийцы искусства – вот вы кто!
– А вы… вы и есть ширнармасса!
– Дамы, дамы, брейк! – вклинился ведущий.
Они подружились.
Сегодня среди происходящего Зоя живёт как во сне. Двигается, ходит в магазин, ест – не Зоя, а кто-то другой вместо неё. Настоящая та, прежняя, осталась в виде призрачной размытой проекции в той понятной жизни, а сегодняшняя Зоя угодила в Зазеркалье, в кошмарную параллельную реальность.
Она покупает в канцтоварах набор для художника. Дома неумело крепит картонный холст на подрамник, долго сидит задумавшись. Потом наносит первые штрихи. Вот человек. Четыре руки и четыре ноги. Женская грудь, а голова мужчины. Рот один, состоит из двух слившихся в поцелуе. Одно сердце. Под сердцем плод – каким его рисуют в учебниках анатомии. В ребёнке ещё ребёнок, в нём тоже ребёнок и так далее. Продолжение рода. Так было бы у Зои, но её ребёнок стал сгустком крови.
Пол в комнате усеян картинами в пятнах и брызгах, руку сводит судорога, получается криво, кисть едва не протыкает размокший картон, а Зоя не может остановиться. Спешит выплеснуть распирающие её чувства, которые невозможно (или запрещено) передать словами. Вот зелёный квадрат. Если на него долго смотреть, кажется, он всасывает, поглощает всё вокруг себя – как зловещая дыра, только не чёрная, а зелёная. Кажется, кто-то до Зои уже писал нечто похожее, но это неважно. Это неважно.
Надежда НЕЛИДОВА
Фото: Shutterstock/FOTODOM
Свежие комментарии