Всё лето просидела, считая копейки в кармане. Друзья стали подкидывать иногда гумпомощь и кормить при встрече. Я чувствовала ужасное неудобство и стыд за нахлынувшую вдруг беспомощность. Лежала по утрам тряпичной куклой на кровати и никак не могла заставить себя встать и пойти искать работу. Выходила на улицу и, увидев дворника, думала: вот, сегодня он заработал на кусок хлеба, а ты, поэт-нищеброд, которому рукоплещет зал, не заработала даже на крошку.
От отчаяния залезла в интернет и стала искать выгодные предложения. Шутка ли, у меня на руках ребёнок-семилетка, которого скоро надо вести в школу. Плюс ещё кормить, одевать и скидываться в школьную копилку на подарки и канцелярию. Нашла более-менее подходящее предложение и устроилась на работу в грузинский ресторан. Посудомойкой. Пришла в первый рабочий день вместе с сыном – не с кем было оставить. Нас встретили две женщины-осетинки – повара, шашлычник азербайджанец, пекарь узбек и ещё одна посудомойка – таджичка. Поначалу заохали:– Вах-вах, бедный ребёнок! Но позже успокоились и даже порадовались за нас:
– Зато с мамой рядышком, в тепле и сытости. И то правда. Кого из нас мамы с собой на работу не брали? Я шустро приступила к своим обязанностям, а между делом почитала им стихи. – Кто поэт?
– Я, – ответила, потупив глаза на вычищенный до блеска чан.
– А чего сюда пришла?
– Честным трудом зарабатывать.
– Молодец! Любую работу уважать надо!
Знакомлюсь с таджичкой. Зовут Замира. По виду и не скажешь: светлая, глаза зелёные, волосы тёмно-русые, пухленькая, лишь говор и интонация выдают нерусскость. Приносит мне вкусняшки, отвлекает на чай. Рассказывает о своём детстве, отце, матери:
– Знаешь, отец всю жизнь маму обижал. Мы, дети, ох как его боялись! Когда мама умирала, она попросила отца принести ей яблоко. Взяла в руки, немножко прикусила и долго смотрела на отца странным взглядом. Ему так страшно стало! Потом мама умерла, и отец теперь места себе найти не может, скучает по ней, жалеет, что обижал. У нас тоже прощения просит. Сейчас он в Мекке, хадж делает, вот смотри, – показывает фото своего отца и улыбается. – Видишь, какой красивый. Знаешь, я всё равно его люблю, он отец же мой. Он за свои грехи сам перед Аллахом отвечать будет. Я молчу, лишь киваю иногда. Но как представлю яблоко в руках умирающей женщины, слёзы выступают на глазах. Знакомлюсь с шашлычником Етибаром. Он искренне радуется моему появлению. Наконец ему вымыли хорошенько шампуры! В благодарность за чистый мясной цех приносит мне горячие кусочки шашлыка, только-только с мангала. – Ешь, – говорит, – на здоровье! И я с удовольствием ем. Потом много работаю, самая последняя выхожу из ресторана и, вернувшись домой, падаю навзничь на кровать. Всё. Спать!
Утром снова на работу. Забегаю на кухню. Вкусно пахнет едой. – Жэнько! А, Жэнько! – обращается ко мне осетинка Лали, задорная шеф-повар лет шестидесяти. – Хорошо тебе с нами работается? «Ж» у неё звучит одновременно, как «ж», «ш» и иногда – «щ». А «э» – немного как «е». Ударение на «о». Какое же хорошее и универсальное имя мне дала мама! Как меня только в жизни не называли: и Женечка, и Женька, и Жменька, и Женёк, и Жэка, и Джоник, и Евгеша, и Евгения. А теперь вот и Жэнько. Так мило звучит. – Очень хорошо работается!
– Устала?
– Есть немного.
– Ничего, Жэнько, мы тоже, сама видишь, целый день на ногах, целый день. У нас много работы, у тебя тоже. Где ты ещё такой коллектив найдёшь? Чтобы навстречу тебе шёл. Сынок твой тут и сытый, и в тепле, и с тобой рядышком. И кормим вкусно. Обращается к моему сыну:
– Тебя как звать?
– Вова.
– Вова, ты что хочешь покушать?
– Картошку фри. Пожарила. Накормила. Через час опять спрашивает:
– Вова, ты что хочешь покушать?
– Картошку фри.
– Э, нет, картошка фри денег стоит. У тебя деньги есть? – шутит Лали.
– Есть, но кошелёк дома забыл, – отвечает на полном серьёзе Вова, и все смеются. Жарят ему картошку фри и кормят. Бегаю по залу, вдруг вскрик:
– Жэнько, глянь что он смотрит! Я в ужасе бегу, перебирая в голове ужасы, триллеры и даже порнографию. Оказался фильм про хромосомы и их роль в организме. – И ведь интересно ему! – всплескивает руками Лали. – У меня внук такой же, и фильмы документальные смотрит, и все марки автомобилей знает, и космосом интересуется!
– Дети сейчас реактивные.
– Реактивные… – вздыхает Лали и отворачивается к плите.
Забегаю помыть разделочный цех, а там сёмгу разделывают. Большущую, на размах моих рук! Радостно кричу:
– Ура! Шкурки!
– Шкурки? – удивляются Етибар и Лали.
– Да-да! Шкурки! Можно я их заберу?
– Зачем они тебе? – ещё больше удивляются они.
– Из них знаете какая вкуснятина получается! Вижу на их лицах недоумение, недоверие и даже нотку брезгливости. – А ещё украшения можно из них делать, и картины, и одежду шить!
– Экхм… как скажешь.
– А головы выбрасываете?
– Из них мы салат делаем.
– Салат? – пришла очередь удивляться мне. – Да, знаешь какой вкусный? Пальчики оближешь! Вечером хватаю полный пакет шкурок, дома разворачиваю и в середине обнаруживаю большую рыбью голову. Это они заботливо подложили мне её, наверное, подумав, что одними шкурками я не наемся. Ух, вкуснятина! И как хорошо, что дома никому больше не нравятся рыбьи головы! Принимаюсь за шкурки: шкрябаю их ножом от слизи и чешуи до тех пор, пока они не становятся почти белыми и чуть ли не прозрачными. Потом ополаскиваю под краном. Ставлю на плиту кастрюльку с водой и, как только она закипает, кидаю туда шкурки и почти тут же вынимаю и закидываю в блендер. Добавляю сгущённого молока и полученную густую массу заливаю в готовую формочку с ягодами. Аккуратно перемешиваю и формочку ставлю на холод. Можно вынести на балкон, на мороз, если на улице зима, можно поставить в морозилку, когда масса чуть подостынет. А когда захочется полакомиться, нужно только достать формочку, опрокинуть на тарелку, и – вуаля! – перед вами красивый ягодный десерт, похожий чем-то по вкусу на мусс. По-нивхски это блюдо называется «мосс». Если вам не жалко времени, попробуйте приготовить. Это угощение для моего народа – ритуальное. Его готовили на праздники, когда женщины собирались и все вместе колдовали над едой. Мужчины специально под него вырезали из дерева прямоугольные удлинённые блюда, украшенные по краям искусным извилистым орнаментом. Традиционно женщины долго и нудно толкли шкурки деревянными толокушками. Когда бабушка увидела, как мы, молодые, взбиваем их в блендере, она нас отругала и сказала, что это неправильный мосс и он не будет таким вкусным и питательным, как при старинном методе приготовления. К сожалению или к радости, сейчас все пользуются блендером. Разленились мы, не такие уже трудолюбивые, как наши старики. Реактивные, наверное, тоже.
На днях в ресторане играли свадьбу армяне. Пришли со своим певцом и тамадой. – Никогда не видела, как гуляют армяне? – спрашивает, смеясь, молодая молдаванка Люда. – На всю жизнь запомнишь! Люда из Приднестровья. Высокая, метр восемьдесят. Я ей советую пойти в манекенщицы или стюардессы, но она лишь отмахивается. В зале начинают петь вживую зажигательные армянские песни. И действительно, отдыхать они умеют как никто! Ноги сами начинают приплясывать в такт музыке, руки вскидываются кверху, тело ходит ходуном. Лали, как истинная дочь Кавказа, танцует с ножом, и выглядит это завораживающе. Етибар быстро перебирает ногами, я, взяв в руки поварёшки, танцую нивхский ритуальный танец, изображающий походку медведя. Можно сказать, по-нивхски даю добро на женитьбу. Пляшем, потом доделываем работу и уходим домой. – Зарплату взяла? – спрашивает перед уходом ответственный сын. Я отдаю ему от зарплаты по сто рублей, отчасти поэтому малыш следит за её получением. Но вообще сынок меня всегда контролирует. – Взяла, взяла, – вздыхаю устало я и отдаю ему честно заработанную сотню.
– А синенькую дашь?
– В следующий раз. Идём домой молча, и снег падает нам на головы и плечи, облепляет лица, но мы не накидываем капюшоны, и я не прошу сына это сделать. Хочу, чтобы сегодня он почувствовал прикосновения снежинок. Почему? Не знаю. Просто захотелось. Нет, он не простыл, он же сын коренной сахалинки. Евгения САВВА-ЛОВГУН,
Сахалинская область Фото: Shutterstock/FOTODOM
Свежие комментарии