Что взять с простой женщины

В нашей школе трудились три фронтовика: директор Андрей Романович, военрук Юрий Сергеевич и старенькая техничка баба Маша. Конечно, когда-то педагогов-ветеранов было больше, но мы, школьники 80-х, их уже не застали. И если фронтовики-мужчины почти ничем не отличались от своих товарищей по оружию, проходящих строем по улицам и площадям 9 Мая, то о бабе Маше сложно такое сказать.

Была она, как теперь принято говорить, женщиной неопределённого возраста: таким можно дать и семьдесят, и даже больше. Есть такая категория дам, которые очень странно стареют: кажутся старше, но старухами их язык не поворачивается назвать. Для нас техничка всегда была только бабой Машей, словно она родилась на белый свет в своём стареньком застиранном халатике и со шваброй в руках.

К своему стыду, мы, юные оболтусы, не знали ни её фамилии, ни отчества. Лишь потом я раздобыл сведения в отделе образования, что фамилия бабы Маши была Трофимова, а отчество – Игоревна. Но самым любопытным открытием для меня стал год рождения бабы Маши – 1927-й. Хотя я знал, что она участвовала в форсировании Днепра, служила медсестрой. Сколько же ей тогда было, 15 или 16? Видимо, приписала себе в военкомате лишний год, а то и два, и ушла на фронт.

Сейчас вспоминаю её лицо – морщинистое лицо маленькой тётки – и с ужасом понимаю, что, когда мы учились в средних классах, этой женщине не было ещё и шестидесяти. Так старит человека война.

Бабу Машу боялись абсолютно все ученики – от первоклашек до выпускников. Несмотря на маленький рост, она обладала исполинской силой. Однажды я видел, как старшеклассника, который умудрился закурить в туалете, – огромного детину – она вышвырнула оттуда одной рукой с руганью.

– Чтоб тебя, твою мать, я здесь больше не видела!!!

Со стороны это выглядело комично: хрупкая карлица пинает великана, и тот летит прочь как мячик. А вслед ещё запустила мокрой тряпкой и чуть не сшибла парня с ног. Именно поэтому мы избегали курить в туалете.

Однако сердце у бабы Маши было доброе. Сколько раз она помогала расхныкавшимся первоклашкам завязывать шнурки:
– Ох, горе ты моё луковое! Ну, иди сюда, помогу.

Пацаны рассказывали, что однажды кто-то из второклашек после уроков вернулся назад в школу – его родители попали в аварию, и парню просто некуда было идти. Баба Маша забрала его к себе домой, накормила, напоила. На следующий день, конечно, получила взбучку от директора за то, что не сообщила сразу в милицию. Но всё обошлось.

Ругалась баба Маша громко и знатно, временами допуская нецензурную лексику, но на такие кульбиты все смотрели сквозь пальцы: мол, что взять с пожилой фронтовички? Директор пытался с этим явлением бороться, но потом оставил все попытки по причине их полной безнадёжности.

Бабу Машу достали едва живой из ледяной днепровской воды – она спасала солдат и сильно простыла, схватила двустороннее воспаление лёгких. Доставили на берег раненую, без сознания, а вместе с ней – двух бойцов, которых она тащила на себе. А сколько ещё спасла, о том история умалчивает.

Даже в День Победы баба Маша одевалась скромно. Облачалась в старенькую блузочку, на ней, в отличие от пиджаков мужчин, висели лишь орденские планки. Директор приглашал её к себе в кабинет, поздравлял. Но что происходило за дверями, мы не знали, потому что в праздник всем строжайше запрещалось совать туда нос. Хотя мы догадывались, что фронтовики выпивали свои законные сто грамм.

А однажды произошёл случай, который я запомнил навсегда.

В середине 80-х нательные крестики никто из школьников не носил. В стране ещё не началась перестройка, за проявление религиозности можно было схлопотать по полной программе, вплоть до вызова родителей в школу и даже отчисления. Помню, крестики стали все носить году в 88-м или 89-м, потому что это стало дико модно и считалось неформальным, но тогда за это уже никто не наказывал. И вот однажды мы с другом Олегом узнали нечто секретное.

Девчонки из нашего класса и из «Б» стояли в раздевалке после уроков и что-то обсуждали. Мы остановились, решив подслушать.

– Ты что, ходишь в церковь? Зачем он тебе?
– Не, сама не хожу, меня бабушка водит по праздникам. Это она мне его повесила и сказала, чтоб не снимала.
– А мать не против?
– Не-а. Она и сама крестик носит.
– Красивый, серебряный… Дашь поносить?
– Ты что, дура? Кресты ведь нельзя давать!
– Сама ты дура.

Так мы поняли, что девчонки нарушили страшное торжественное обещание пионера и впустили в свои умы тлетворный яд клерикализма и мракобесия. Тогда нам казалось это неслыханным – после стольких лет прогресса, после стараний Ломоносова, Менделеева и Гагарина верить в каких-то богов.

– Ага, значит, в Бога веруем? – выскочили мы с Олегом из своего укрытия.

Ольга Филатова поспешно спрятала кулачок за спину.

– А тебе-то что? Вали отсюда, ты ничего не видел.
– Ладно, покажи крестик, – сменил я гнев на милость. – Мы никому не скажем. Точно, Олежа?
– Чтоб нам сдохнуть!

Крестик оказался неожиданно крупный, на слегка потемневшей серебряной цепочке. Я видел лишь простые, алюминиевые – не чета этой красоте.

– Антиквариат, – уважительно выдохнул Олег. – А не тяжело носить?
– Красоту никогда не тяжело носить, – заявила Олька и забрала крест. – А вы точно не расколетесь?
– Нет, конечно. Честное пионерское! Мы фашисты, что ли, своих сдавать? Даже списать алгебру не будем у тебя просить.

Последнее произвело на Олю благоприятное впечатление, и она даже милостиво улыбнулась. Хотя я не понимал, как она не боится носить на шее крест. А если кто-нибудь увидит?
Конечно же, вскоре наступил час, когда именно это и произошло.

В тот день в школе проводились соревнования по волейболу. И после того как команды ушли в раздевалку, кто-то из районного жюри заметил блестящий предмет на полу спортзала. Скандал получился невероятный.

На следующий день в школу приехала какая-то шишка из РОНО. Все три класса построились в спортзале. Директор сидел какой-то поникший, лишь завуч сверкала хищным взглядом.

– Это позор на весь район! – вещал грозный человек. – Признавайтесь, чей крест? Ну же, смельчак! Не скажешь? Тогда все будут стоять здесь, пока провинившийся не скажет правду.

Я осторожно поглядывал то на Ольгу, то на Олежку. Олька была ни жива ни мертва. И я гадал: расколется или нет? Точнее, прикидывал, когда именно это произойдёт. Неужели гад из РОНО будет держать нас здесь до вечера?

Не помню точно, сколько мы проторчали в спортзале – может, полчаса, может, больше. Страшно хотелось пить, между школьниками пошёл недовольный шёпот. Даже если Олька не признается, это могут сделать её подружки, которые видели крестик.

– Лучше сказать правду, – напоминал инквизитор в сером костюме. – Чистосердечное признание смягчает наказание.

И тут в спортзал вошла баба Маша.

– Простите старую, это мой крестик, – заявила техничка. – Убиралась перед соревнованиями, видно, потеряла. Голова моя садовая!
– Вот так, товарищ директор, в доверенном вам партией среднем учебном заведении проводится работа по атеистическому воспитанию подрастающего поколения, – покачал головой работник РОНО. – Сотрудники школы носят религиозные атрибуты! А вы, между прочим, растите будущих комсомольцев и коммунистов.

Директору грозил выговор, но, похоже, его пожалели за фронтовые заслуги и дело спустили на тормозах. А вот бабе Маше ничего не было – что взять с простой женщины? Через пару лет она ушла на пенсию. Дальнейшую её судьбу я не знаю.

После той истории мы с Олегом спросили Ольку, почему она не призналась, ведь если бы не спасительное появление бабы Маши, дело могло закончиться скверно. До вечера нас, конечно, не продержали бы, но наверняка отряд лишили бы звания правофлангового. Впрочем, время воинствующих безбожников уже подходило к концу.

– Я не могла ни слова вымолвить от ужаса, – рассказывала Олька. – Страшно было, что меня выгонят из школы. Но ещё боялась за мать – у неё больное сердце. Так что пропади этот крестик пропадом!

Потом нас всех закружил ветер перемен, и об этой истории мы вспомнили лишь на выпускном. Тогда уже треть класса носила крестики в открытую, а классная руководительница, прежде рассуждавшая о материализме, на классном часе даже проводила небольшие экскурсы в историю православия. Однако для большинства нательный крестик в то время являлся лишь признаком свободы и бунтарства и по своей сути мало чем отличался от значка какой-нибудь модной рок-группы.

– А ты бабу Машу так и не попросила вернуть крестик? – спросил я одноклассницу.
– Кого? – задумалась накрашенная Олька, косившая то ли под Сандру, то ли под Саманту Фокс.
– Ну, нашу техничку, которая тебя с крестиком тогда выручила. После соревнований по волейболу. Забыла, что ли?
– А, эта… Нет, зачем мне? Прошло и забыто.
– Она же спасла тебя.

– Спасибо ей. И что дальше?

Тогда меня Олькино признание неприятно кольнуло. Странно, как быстро меняются люди. Впрочем, впереди нас ждала куда более изменчивая жизнь.

Иногда я вспоминаю бабу Машу и думаю, что же её подвигло сказаться хозяйкой чужого крестика? Понимание, что кого-то из детей сейчас накажут за веру родителей? Или твёрдое знание, полученное на фронтах Великой Отечественной, что не бывает атеистов в окопах под огнём?

Сейчас я редко захожу в школу – встречи выпускников стали, увы, нерегулярными. И старенькие технички уже вымерли как класс – раньше ведь ими становились в основном простые пенсионерки. Сейчас большинство школ выглядят стерильными во всех смыслах слова, когда из помещений вымывают не только опасные, но и полезные микробы. Но иногда мне так хочется услышать за спиной знакомый матерок:
– Белов, твою мать, вот я тебя сейчас, паршивец поганый!..