Минуты утиного счастья

Вышло почти по-андерсеновски – у нас появился «гадкий утёнок». Тощий, хромоногий, кривой на один глаз – словом, заморыш. Остальные малыши жёлтыми одуванчиками рассыпались по двору, грелись на солнышке, уплетали пшёнку, а этот лежал в холодке и, будто понимая свою исключительность, боялся лишний раз попасться на глаза.

Но обижать его никто не собирался. Напротив, мы хотели его получше накормить, погладить свалявшийся пушок, перенести на зелёный луг, где паслись собратья… Он стойко терпел ухаживания и всё равно убегал в укромное место.

В жаркие дни мы наполняли детскую ванночку прозрачной ключевой водой, которая моментально прогревалась почти до самого дна, и пускали утят поплавать. Это были восхитительные минуты утиного счастья! Мы отыскали на чердаке старый рубель (деревянная доска для стирки. – Ред.) и приставили его к стенке купели. Утята взбирались по нему, как по трапу, и прыгали вниз. Они без конца ныряли, вытягивали свои коротенькие шейки, расправляли неокрепшие крылышки и пытались махать, подражая взрослым птицам. Накупавшись всласть, подбегали к кормушке и живописно поедали заранее приготовленное угощение, а потом, сидя на травке-муравке, млели от удовольствия.

Заморыш никогда не принимал участия во всеобщем веселье, но в «тихий час» выходил из своего укрытия и самозабвенно плавал в одиночестве. Ещё бы! Детская ванна, очевидно, казалась ему огромным озером… Так он, скорее всего, не ощущал своего уродства и мог наслаждаться жизнью. Иногда даже засыпал там, а мы, опасаясь, что утонет, вынимали его из воды и сажали рядом. Он как-то укоризненно смотрел на нас своей бисеринкой единственного глаза, потом отряхивался и неуклюже уходил в тёмный закуток.

За эту особенность мы назвали его Пиратом. Потом он превратился в Джека Воробья оттого, что фирменно прихрамывал, а нелепо растрёпанные пушинки топорщились в разные стороны.

Мы, конечно, пытались исправить его «походку»: на ночь привязывали к лапке сухую щепочку, чтобы распрямить культяпку. Но утром утёнок оказывался свободным от пут нашей любви и самостоятельно хромал к кормушке, когда другие, насытившиеся и довольные, дремали на лужайке.

Скоро заморыш окреп, но по сравнению с другими утятами всё равно выглядел хилым. Теперь он не лежал, а прямо стоял на своей единственной здоровой ноге, прижав другую к туловищу, за что немедленно получил прозвище Оловянный солдатик. И он по-прежнему любил плавать. Правда, ванна была для него уже маловата, но птенец не обращал на это внимания. Он хлопал подросшими крыльями и нырял, проплывая под водой, как пингвин, от одного края до другого. Даже соседи приходили полюбоваться на нашего водолаза и, громко отсчитывая секунды, засекали проведённое им под водой время.

– О! Гляди: полтора метра туда и обратно проплыл за две секунды!

Утёнок ничуточки не смущался, позволял стоять рядом, но в руки уже не давался. Без паники, твёрдыми движениями высвобождался из назойливых объятий и неспешно уходил на свой пост под навес сарая. Теперь его неуклюжесть уже не так бросалась в глаза, а походила на размеренную царственную поступь.

Генерал! Нет! Адмирал! Так наш «солдатик» был повышен в звании. У нас даже появился свой лексикон. Всё птичье царство мы называли теперь не иначе как «адмиралтейство», знаменитый заплыв был переименован в «адмиральский час», а время выпаса утят у нас считалось священным, потому что мы ходили «адмиралить» и так же, как утёнок, замирали на боевом посту, вытягиваясь в струночку.

Со временем Адмирал сменил грязно-жёлтый подпушек на благородный серый и превратился в поджарого селезня с кольцом в области хвоста и забавной завитушкой на затылке, которую мы почтительно принимали за «кокарду». Он хлопал оперившимися крыльями, смешно вытягивал шею и раскачивался на одной ноге вправо и влево, с интересом вслушиваясь в нашу речь.

Мы даже «советовались» с ним по поводу хозяйственных дел: не пора ли живность из летнего птичника переводить в тёплый сарай, надо ли увеличить рацион подрастающему поголовью? И он справедливо и с присущим ему достоинством отстаивал «птичьи права».

– Разрешите обратиться! Довольствия хватает? Пшенички изволите откушать?

Чёрная бусинка-глазок внимательно следит за окончанием фразы, потом равнодушно подёргивается прозрачной плёнкой. Адмирал замирает по стойке «смирно».

Но мы, конечно, не жалеем зерна, щедро сыплем в кормушку: мало ли что ему взбредёт в голову! Но удивительно, что птицы не соблазняются лакомством и так же равнодушно предаются неге.

– Господин Адмирал, вода-то закончилась! Надо подлить?

Хохолок встрепенулся, шея вытянулась, и вот уже он балансирует на одной ноге влево-вправо.

И опять в точку! Несём воду, а утки уже наготове, переминаются с лапки на лапку, ждут. Выстроились в шеренгу рядом со старой латунной ванной, которую купили на барахолке специально для Адмирала. В этом необъятном чреве может уместиться целая стая уток – всем места хватит. Но он по-прежнему ждёт своего «адмиральского часа».

К осени мы стали подумывать: а не забрать ли его с собой? Конечно, в городской квартире не то, что на свободе… Здесь ему привычнее. Но, с другой стороны, он же не совсем обычный селезень! Вдруг с ним что-нибудь случится?

Решили единогласно: пусть прокатится. Не понравится – доставим обратно в целости и сохранности.

Но накануне отъезда селезень не вышел на утреннюю прогулку, пропустил первое кормление… Когда он не пришёл в свой час совершать заплыв, мы встревожились и кинулись искать нашего питомца. Обшарили его излюбленные места, звали по имени, просили прощения, выплакали все слёзы, но так и не нашли…

«Адмиралтейство» сразу осиротело, утки впали в апатию и целый день просидели в каком-то сомнамбулическом состоянии.

А утром, когда мы собрались уезжать, увидели прекрасного лебедя, который словно плыл по небесному морю. А потом, осиянный лучами встающего солнца, начал спускаться и долго кружил над нашей крышей.

Неужели пришло его время и он превратился в белоснежного ангела с розовыми крыльями?